Мониторинг природы

Авторские разделы

Открываем историю

Экстремальный мир

Инфо-справка

Файловый архив

Дискуссии

Услуги

Инфофронт

Информация НФ ОКО

Экспорт RSS

Полезные ссылки

Важные темы

Валерий БРЮСОВ. Несколько штрихов к портрету

ПОЭТ ПО СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ

«Поэтами рождаются, солдатами становятся». Это известное латинское выражение совершенно не применимо к поэту, чье имя вошло во все литературные энциклопедии и справочники. Валерий Яковлевич Брюсов. Знаменитый поэт серебряного века русской поэзии. Поэт не от Бога, а по собственной воле. Совершенный прагматик с сугубо математическим складом ума, лишенный каких бы то ни было сантиментов, всю жизнь потративший на создание собственного памятника - двух строчек в истории мировой литературы.

Лишь одной страстью было наполнено его сердце. Она служила для него главным источником жизненной энергии. Ей он жертвовал и мысли, и работу, и личную жизнь. Честолюбие. Именно так называлась страсть, вознесшая его к вершинам славы и одновременно безжалостно унизившая его человеческое «я».

…Если бы однажды Брюсов не решил стать поэтом, то, вероятнее всего, он стал бы математиком. Хорошим математиком. Может быть, даже великим. Процесс вычисления, решения разных алгебраических задач доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Поэт Владислав Ходасевич вспоминал: «В шестнадцатом году он мне признавался, что иногда «ради развлечения» решает алгебраические и тригонометрические задачи по старому гимназическому задачнику. Он любил таблицу логарифмов»…

Вы встречали когда-нибудь поэта, или вообще человека, который бы любил таблицу логарифмов? Наверное, нет, а если бы и встретили, то наверняка подумали бы, что у этого человека не все в порядке с головой. Вероятно, что-то и впрямь было не так в голове у этого юноши, написавшего в 15 лет в своем дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Этого мало! Мне мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я ее вижу: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдет подходящего вождя. А этим вождем буду я!» Вот так, уже в 15-лет Брюсов математически точно вычислил - иначе и не скажешь - свой успех. И он не ошибся в расчетах: математика - наука точная.

(В. Брюсов в юности)

«НИКОМУ НЕ СОЧУВСТВУЙ… СЕБЯ ПОЛЮБИ БЕЗРАЗДЕЛЬНО…»

Первый сборник своих опусов он назвал, ни мало смущаясь, «Chefs d"oeuvre» - «Шедевры». (Все последующие сборники имели такие же «гламурные» названия, и нарекались исключительно на иностранный манер - по-французски или на латинском. Мол, книжица не для всех, а для избранных…) В предисловии к своим «шедеврам» Брюсов пишет: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки… Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству». Перебор по части авторского самолюбия был заметен едва ли не в каждой строке. Не удивительно, что критика встретила сборник в штыки и журналы не печатали стихов Брюсова несколько лет.

Совсем скоро увидел свет второй сборник стихотворений - «Me eum esse» («Это - я»), в котором Брюсов в стихотворении «Юному поэту» декларирует свое кредо:

Юноша бледный со взором горящим,

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее - область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству,

Только ему, безраздумно, бесцельно.

Поразительно, что эта юношеская белиберда, в которой нет и крупицы здравого смысла, а одна только напыщенная поза, стала эстетическим манифестом русского декадентства 90-х годов - литературного направления, ставшего модой.

Здесь стоит сделать ремарку. Молодости, как известно, свойственна психическая неуравновешенность. Это можно объяснить: та часть мозга, что отвечает за чувство ответственности, полностью формируется только к 25-30 годам. В то время как половые гормоны начинают бурлить уже в 14-15 лет. И поскольку чувство собственной значимости у молодого человека, еще незрелого в умственном и житейском отношении, но уже зрелого в половом, его социальный ранг явно не соответствуют его максималистским притязаниям (уважают ведь не за самомнение, а, например, за опыт, мудрость, возраст, звание, успех, богатство - за то, чего у юноши нет), то остается одно из двух. Или - открыто сопротивляться «несправедливому» миропорядку, либо - создать собственный, протестный мир с его правилами, языком и прочей атрибутикой, в котором будут иные ценности. Например, сила, дерзость, агрессивность, картинное благородство, презрение «черни» и всего обыденного, демонизм и мистицизм… Эту «детскую» болезнь левизны каждый переживает по своему. Однако у некоторых, как у Брюсова, она протекает особенно остро и дает осложнения.

В своем третьем сборнике - «Tertia Vigilia» («Третья стража») - Брюсов, хоть уже и возмужавший, все так же по-мальчишески ломается: «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа и Дьявола хочу прославить я». Здесь же, ко всеобщему сведению, сообщается: «поклоняются мне многие в часы вечерние»; «женщины, лаская меня, трепетали от счастия» и т. д.

Источники брюсовского вдохновения - все те же, книжные: скифы, ассирийский царь Ассаргадон, Рамсес, Орфей, Кассандра, Амалтея, Данте, Баязет, викинги, свойства металлов (!), Большая Медведица и т. д. Странные темы, не правда ли? Искусственные какие-то. Впрочем, о чем же еще писать «юноше бледному» и «безраздумному»?

(В. Брюсов в молодости)

«СОБАКИ СЕКРЕТНОГО ЖЕЛАНЬЯ»

Карл Радек, известный большевик, был очень маленького роста. Однако он отличался редким остроумием, и потому был очень популярен в кругах творческой интеллигенции. Однажды, во время писательской попойки у Горького на Малой Никитской, Радек наклонился к уху автора «Буревестника» и спросил шепотом:

Алексей Максимович, разъясните, пожалуйста, мое недоумение. Зачем ваш «уж вполз высоко в горы»? Ведь ужи живут в сырых низменных местностях. Что он там забыл, в горах?

Кожа на скулах Горького натянулась, и лицо сразу окаменело. Он сидел, а Радек стоял рядом, но их глаза находились на одном уровне.

Этот вопрос, Карл Бернгардович, вы должны были адресовать господину Брему, естествоиспытателю, а я - поэт.

Сказав это, Горький отвернулся, давая понять, что вопрос исчерпан. Больше Радека не приглашали на Малую Никитскую.

Литературные ляпы можно обнаружить практически у любого писателя или поэта. И все же рекордсменами по этой части можно с уверенностью считать поэтов-декадентов (позднее окрестивших себя символистами). И Брюсов здесь - в числе чемпионов. «Тень несозданных созданий колыхается во сне, словно лопасти латаний на эмалевой стене. Фиолетовые руки на эмалевой стене полусонно чертят звуки в звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски в звонко-звучной глубине вырастают точно блестки при лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне…» и т. д.

Поэт Владимир Соловьев в своей рецензии попенял автору, что «обнаженному месяцу всходить при лазоревой луне не только неприлично, но и вовсе невозможно, так как месяц и луна суть только два названия для одного и того же предмета». Брюсов ответил: «Какое мне дело, что на земле не могут быть одновременно видны две луны! Мне они нужны для того, чтобы вызвать в читателе известное настроение…»

Еще больше критики досталось скандальному одностишию Брюсова - «О, закрой свои бледные ноги!». Соловьев пишет: «Для полной ясности следовало бы, пожалуй, прибавить: «ибо иначе простудишься», но и без этого совет г. Брюсова, обращенный, очевидно, к особе, страдающей малокровием, есть самое осмысленное произведение всей символической литературы…»

Полемика между Соловьевым и Брюсовым на этом не закончилась. В одном из журналов Брюсов опубликовал только что переведенный им «шедевр» бельгийского поэта Метерлинка. Там были такие слова: «Моя душа больна весь день, Моя душа больна прощаньем. Моя душа в борьбе с молчаньем, Глаза мои встречают тень. И под кнутом воспоминанья Я вижу призраки охот, Полузабытый след ведет Собак секретного желанья. Во глубь забывчивых лесов Лиловых грез несутся своры, И стрелы желтые - укоры - Казнят оленей лживых снов…» Критик тотчас же откликнулся на этот опус в новой рецензии: «Быть может, у иного строгого читателя уже давно «залаяла в сердце собака секретного желанья», - именного того желанья, чтобы авторы и переводчики таких стихотворений писали впредь не только «под кнутом воспоминанья», а и «под воспоминанием кнута»…»

Перу Владимира Соловьева принадлежит и одна из самых остроумных пародий на подобные вирши:

…На небесах горят паникадила,

А снизу - тьма.

Ходила ты к нему иль не ходила?

Скажи сама!

Но не дразни гиену подозренья,

Мышей тоски!

Не то смотри, как леопарды мщенья

Острят клыки!

И не зови сову благоразумья

Ты в эту ночь!

Ослы терпенья и слоны раздумья

Бежали прочь.

Своей судьбы родила крокодила

Ты здесь сама.

Пусть в небесах горят паникадила,

В могиле - тьма.

УКРОТИТЕЛЬ ПОКЛОННИКОВ

Несмотря на многочисленные ляпы, очевидные недостатки и уязвимость поэтов-символистов, очень скоро они полонили сердца всей читающей России. Народ разношерстными толпами валом валит на их выступления, массовыми тиражами издаются журналы, альманахи, книги. Студенты и гимназисты переписывают друг у друга в толстенные тетради новые стихи и учат их наизусть. Символисты - самые дорогие гости в любой гостиной, а их глава, Валерий Брюсов, - почти что полубог. Брюсов с энтузиазмом и изобретательностью поддерживал этот образ «парящего над землей» поэта-олимпийца.

Всякая власть нуждается в декорациях. Она же порождает прислужников. «Брюсов, - писал Ходасевич, - старался окружить себя раболепством - и, увы, находил подходящих людей. Его появления всегда были обставлены театрально. В ответ на приглашение он не отвечал ни да, ни нет, предоставляя ждать и надеяться. В назначенный час его не бывало. Затем начинали появляться лица свиты. Я хорошо помню, как однажды, в 1905 г., в одном «литературном» доме хозяева и гости часа полтора шепотом гадали: придет или нет? Каждого новоприбывшего спрашивали:

Вы не знаете, будет Валерий Яковлевич?

Я видел его вчера. Он сказал, что будет.

А мне он сегодня утром сказал, что занят.

А мне он сегодня в четыре сказал, что будет.

Я его видел в пять. Он не будет.

И каждый старался показать, что ему намерения Брюсова известнее, чем другим, потому что он стоит ближе к Брюсову. Наконец, Брюсов являлся. Никто с ним первый не заговаривал: ему отвечали, если он сам обращался…

Его уходы были так же таинственны: он исчезал внезапно. Известен случай, когда перед уходом от Андрея Белого он внезапно погасил лампу, оставив присутствующих во мраке. Когда вновь зажгли свет, Брюсова в квартире не было».

Несмотря на свою формальную вежливость и показную изысканность, Брюсов любил проявить власть и одернуть всякого, проявившего хоть чуточку меньшее раболепие, чем это полагалось. Он был мастер по укрощению и запугиванию своих поклонников. Те, кому это не нравилось, отходили в сторону. Другие охотно составляли послушную свиту, которой Брюсов не гнушался пользоваться для укрепления влияния и власти. С одним таким поклонником из брюсовской свиты однажды встретился Ходасевич. «Приблизительно в 1909 году, я сидел в кафе на Тверском бульваре с А. И. Тиняковым, писавшим посредственные стихи под псевдонимом «Одинокий». Собеседник мой, слегка пьяный, произнес длинную речь, в конце которой воскликнул буквально так:

Мне, Владислав Фелицианович, на Господа Бога - тьфу! Был бы только Валерий Яковлевич, ему же слава, честь и поклонение!

…Гумилев мне рассказывал, как тот же Тиняков, сидя с ним в Петербурге на «поплавке» и глядя на Неву, вскричал в порыве священного ясновидения:

Смотрите, смотрите! Валерий Яковлевич шествует с того берега по водам!»

Сейчас можно лишь улыбнуться, читая про эти немудреные «таинства» Брюсова, восторженность и раболепие его подражателей. Но тогда, в эпоху, когда все поголовно увлекались спиритическими сеансами и верой во всякую чертовщину, эти фокусы создавали легенды.

ЧЕМ ХИТРЕЦ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ МУДРЕЦА?

Брюсов был одним из образованнейших людей своего времени. При всех его человеческих недостатках, Брюсов не только замечательный поэт, но и выдающийся ученый-филолог, критик, историк литературы и переводчик. «Если бы мне жить сто жизней, они не насытили бы всей жажды знания, которая сжигает меня. Я готов плакать, когда думаю о том, чего я не знаю». Это уже не бахвальство, а искреннее признание. Но был ли Брюсов мудрым человеком? Умным - может быть, но мудрым - еще вопрос. Ибо не следует путать эрудицию, деловую хватку и природную хитрость с мудростью. Брюсов же был необычайно хитер.

Крайне ловкий от природы, он, по характеристике Гиппиус, очень хорошо владел собою: «он отлично видел людей и знал, на сколько пуговиц перед каждым стоит застегнуться». Он умел втереться в доверие, обаять нужного человека - то бесстыдной лестью, то маленькими услугами или подарками, изучал его слабости и умел, при случае, их использовать. Вот что пишет по этому поводу Гиппиус: «…Природная сметка позволила ему выработать в отношениях с людьми особую гибкость, удивительную тонкость. Даже неглупый человек выносил из общения с Брюсовым, из беседы с ним убеждение, что действительно Брюсов всех презирает (и поделом!). Всех - кроме него. Это ведь своего рода лесть, и особенно изысканна. Бранить с кем-нибудь всех других. А Брюсов даже никогда и не «бранился»: он только чуть-чуть, прикрыто и понятно, несколькими снисходительными злыми словами отшвыривал того, о ком говорил. А тот, с кем он говорил, незаметно польщенный брюсовским «доверием», уже начинал чувствовать себя его сообщником. Очень действенный прием с людьми, пусть и неглупыми, но не особенно тонкими».

Еще одна хитрость - манера подавать руку. «Она производила странное действие, - вспоминал Ходасевич. - Брюсов протягивал человеку руку. Тот протягивал свою. В ту секунду, когда руки должны были соприкоснуться, Брюсов стремительно отдергивал свою назад, собирал пальцы в кулак и кулак прижимал к правому плечу, а сам, чуть-чуть скаля зубы, впивался глазами в повисшую в воздухе руку знакомого. Затем рука Брюсова так же стремительно опускалась и хватала протянутую руку. Пожатие совершалось, но происшедшая заминка, сама по себе мгновенная, вызывала длительное чувство неловкости. Человеку все казалось, что он как-то не вовремя сунулся со своей рукой. Я заметил, что этим странным приемом Брюсов пользовался только на первых порах знакомства и особенно часто применял его, знакомясь с начинающими стихотворцами, с заезжими провинциалами, с новичками в литературе и в литературных кругах».

Но на всякого мудреца довольно простоты. Иногда чувство меры ему явно отказывало.

Осень 1905 года. В палате психиатрической лечебницы доктора Усольцева уже тяжелобольной Михаил Врубель пишет знаменитый портрет Валерия Брюсова. Человек, изображенный на полотне, притягивает взгляд: гордая отстраненность лица, строгие очертания темного сюртука, скрещенные по-наполеоновски руки… «Портрет поэта-завоевателя» - так назвал эту картину Михаил Волошин. Брюсов не просто оценил портрет, он им гордился. «После этого портрета, мне других не нужно. И я часто говорю, полушутя, что стараюсь остаться похожим на свой портрет».

Говорил он это, возможно, полушутя, зато старался соответствовать образу, созданному сумасшедшим художником, очень даже всерьез. «Помню, - вспоминала Тэффи, - поставили у Комиссаржевской «Пелеаса и Мелисанду» в переводе Брюсова. Брюсов приехал на премьеру и во время антрактов стоял у рампы лицом в публике, скрестив на груди руки, в позе своего портрета работы Врубеля. Поза, напыщенная, неестественная и для театра совсем уж неуместная, привлекала внимание публики, не знавшей Брюсова в лицо. Пересмеиваясь, спрашивали друг друга: «Что означает этот курносый господин?»

Ожидавший оваций Брюсов был на Петербург обижен».

БРЮСОВ И БАЛЬМОНТ

Сборник «Tertia Vigilia» Брюсов посвятил Константину Бальмонту. Посвящение гласит: «Сильному от сильного». В стихотворении «К портрету К.Д. Бальмонта» своего друга и учителя он характеризует внешне так: «Угрюмый облик, каторжника взор», а внутренне аттестует и того лучше: «Но я в тебе люблю - что весь ты ложь». Бедный Бальмонт! Всегда любивший слушать восторги в свой адрес, он и не заметил, что у этого не в меру восторженного юноши неблагодарная душа.

В 1894 г. Брюсов познакомился с Константином Бальмонтом - тоже начинающим поэтом, хотя на шесть лет его старше. Много лет спустя, уже в эмиграции, Бальмонт писал: «Я вспоминаю ласково еще одного юного поэта тех дней (1894 - 1895), Валерия Брюсова. Его парадоксальность крепила и радовала мою собственную парадоксальность. Его огромная любовь к стиху и вообще художественному и умному слову меня привлекала к нему, и мы года три были неразлучными друзьями-братьями». Брюсов же в дневниках 90-х, наедине с собой, отзывался о Бальмонте с явной долей неприязни, хотя на людях называл его другом и братом. Ходасевич говорит об этом так: «Его неоднократно подчеркиваемая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае, это было удивление Сальери перед Моцартом».

Брюсов инстинктивно чувствовал, что творческий потенциал друга превосходит его собственный, и смертельно боялся, что тот займет облюбованное им место главы новой школы. Но чувств своих не открывал. Внешне на первых порах Брюсов признавал первенство Бальмонта, но втайне уже подумывал о том, как свести его с дистанции. Андрей Белый вспоминал, когда «провожая Бальмонта в далекую Мексику, встал он с бокалом вина и, протягивая над столом свою длинную руку, скривясь побледневшим лицом он с нешуточным блеском в глазах дико выорнул: «Пью, чтоб корабль, относящий Бальмонта в Америку, пошел ко дну». Как говорится, «говорите правду и никто вам не поверит». В конечном итоге с Бальмонтом все так и вышло, как хотел Брюсов».

Когда их пути окончательно разойдутся - один уедет за границу, другой останется в России, Брюсов станет публично поносить имя своего давнего друга. Жена Бальмонта, Екатерина Андреева, вспоминала, как однажды писала ему за границу «о какой-то некрасивой выходке Брюсова в печати относительно Бальмонта и предлагала разоблачить клевету. «Стоит ли? - ответил мне Бальмонт. - Когда же волки разумели пожираемых ими? И когда же тупая ограниченность поймет высокую полетность? Я к Валерию ничего не чувствую, кроме любви за его юный лик времен «Безбрежности» и «Горящих зданий» и кроме человеческой жалости к загубленной жизни, все время шедшей по ложным путям»».

(К. Бальмонт)

БРЮСОВ И БУНИН

Почти так же развивались отношения Брюсова с Буниным. И здесь Брюсов умело использовал имя популярного поэта и писателя ради собственной славы. Бунин тоже познакомился с Брюсовым в середине 90-х, и познакомил их Бальмонт. Вот как описывает это Бунин: «Я увидел молодого человека с довольно толстой и тугой гостинодворческой (и широкоскуло-азиатской) физиономией. Говорил этот гостинодворец, однако, очень изысканно, высокопарно, с отрывистой и гнусавой четкостью, точно лаял в свой дудкообразный нос, и все время сентенциями, тоном поучительным, не допускающим возражений. Все было в его словах крайне революционно (в смысле искусства), - да здравствует только новое и долой все старое! Он даже предлагал все старые книги дотла сжечь на кострах, «вот как Омар сжег Александрийскую библиотеку!» - воскликнул он. Но вместе с тем для всего нового у него уже были жесточайшие, непоколебимые правила, уставы, узаконения, за малейшие отступления от которых он, видимо, готов был тоже жечь на кострах».

Отношения между Брюсовым и Буниным поначалу были дружескими, и Брюсов даже называл Бунина в числе «самых ярых распространителей» своих стихов. Благодаря поддержке Бунина он впервые смог опубликовать свои произведения в периодической печати - в 1899 г., в одесской газете «Южное обозрение». Но как только необходимость в распространителях отпала, Брюсов заявил Бунину, что его собственные стихи никого не интересуют. Такого отношения Бунин, естественно, не простил.

Подобное поведение совсем не красит образ Брюсова. Но водились за ним и более тяжкие грехи. Например, предательство. Жертвой его оказался один из ближайших друзей - Владислав Ходасевич. Вот что он рассказывает:

«В марте 1920 г. я заболел от недоедания и от жизни в нетопленом подвале. Пролежав месяца два в постели и прохворав все лето, в конце ноября я решил переехать в Петербург, где мне обещали сухую комнату. В Петербурге я снова пролежал с месяц, а так как есть мне и там было нечего, то я принялся хлопотать о переводе моего московского писательского пайка в Петербург. Для этого мне пришлось потратить месяца три невероятных усилий, при чем я все время натыкался на какое-то невидимое, но явственно ощутимое препятствие. Только спустя два года я узнал от Горького, что препятствием была некая бумага, лежавшая в петербургском академическом центре. В этой бумаге Брюсов (в то время исполнявший должность цензора большевистской печати. - А.К.) конфиденциально сообщал, что я - человек неблагонадежный».

«Примечательно, - горько иронизирует Ходасевич, - что даже «по долгу службы» это не входило в его обязанности».

(И. Бунин)

НЕКРОФИЛ

Некрофилия - в переводе с греческого, означает половое извращение, заключающееся в половом влечении к трупам. Некрофилия - или последствие повреждения мозга (например, после тяжелой физической или психической травмы), или же - врожденное качество, полученное в результате сбоя на уровне генов в момент формирования плода. Внешние признаки вырождения описаны многими антропологами: косноязычие, лопоухость, редкие зубы, свисающие веки, большое количество родимых пятен и так далее. Внутренние - выражаются в различного рода сексуальных отклонениях - от импотенции и эксгибиционизма до так называемой «нетрадиционной половой ориентации», ското- и труположства. Есть и не сексуальные признаки - ничем не обоснованный пессимизм, постоянная демонстрация крайних чувств - одержимости, нетерпимости, паники, резкие перепады в настроении, мания величия, мания преследования (и все прочие клинические «мании»), интерес ко всему, что связано со смертью.

К чему, спрашивается, такое длинное объяснение? И причем здесь Брюсов? При том, что многие современники считали его некрофилом.

Вообще, поразительно: если внимательно взглянуть на так называемых декадентов-символистов, обнаружится интересная вещь. Все они, почти без исключения, в своем творчестве без меры эксплуатировали две темы - эротики, граничащей с порнографией, и смерти: вы нигде не отыщете столько половых актов и разных способов совокупления, кладбищ, трупов и самоубийц, как в их стихах и прозе. Они не просто интересуются смертью. Они ее воспевают!

И вот совпадение! Почти все они, как выясняется, страдали в жизни разного рода сексуальными отклонениями - от полной импотенции до однополой любви: Сологуб, Блок, Мережковский, Кузмин, Городецкий, Гиппиус, Минский, Белый, Волошин... Многие из них (за исключением разве что троих - Гиппиус, Брюсова и Блока) грешили жутким косноязычием, не выговаривали не только букву «р», но и по нескольку согласных сразу. Тэффи потешалась, заставляя одного поэтика-декадента, не выговаривавшего букву «л» декламировать известный шедевр Сологуба: «И два глубокие бокала Из тонко-звонкого стекла Ты к светлой чаше подставляла И пену сладкую пила. Лила, лила, лила, качала Два темно-алые стекла Белей, лилей, алее лала Бела была ты и ала...» У «поэтика» получалось: «Бевей вивей, авее вава Бева быва ты и ава…»

(В. Брюсов. Картина художника А. Врубеля)

СОБИРАТЕЛЬ РАЗНЫХ СПОСОБОВ… САМОУБИЙСТВ

Но вернемся к Брюсову. Он не был гомосексуалистом, проблем с произношением у него также не было. Да и черты лица не обнаруживали в нем каких-то вырожденческих примет. Возможно, вся его некрофилия - лишь следование модному течению. Единственное, что смущает - необычный для энергичного и деятельного человека, каким был Брюсов, холод, веющий от его стихов и прозы. По этому поводу Гиппиус писала: «Прославление так называемой любовной страсти, эротика, годится во все времена. Мертвенный холод Брюсова в этой области достаточно ощутим и в стихах. Но в прозе, где труднее спрятаться, он без меры, с отчаяньем, подчеркивая «любовные» сцены, делает их почти… некрофильскими. Кстати сказать, ни у кого нет такого количества «некрофильских» стихов, как у Брюсова». Так, например, его «Баллады» содержат описание едва ли не всех сортов сладострастия. Тут вам и влюбленный раб, прикованный к ложу, на котором ласкают другого мужчину, тут и безумно-страстные римские проститутки-царевны, предлагающие себя неизвестному путнику, тут и апофеоз лесбийской любви, тут и страсть отца к дочери, и сладострастные свидания узника и узницы, разделенных решеткою, и так далее…

Малоизвестный факт: в шесть лет Брюсов написал собственное… завещание. Маленький некрофил или маленький нарцисс, желающий, чтобы на него обратили внимание? Еще факт из той же области: для сборника «Все напевы» Брюсов написал целый цикл стихотворений о… разных способах самоубийства. После выхода книги в свет, он «старательно расспрашивал знакомых, не известны ли им еще какие-нибудь способы, «упущенные» в его каталоге».

Еще один факт, вернее, случай, произошедший на «среде» Вячеслава Иванова. Рассказывает Гиппиус: «На «средах» было заведено, читает ли признанный поэт или начинающий, слушатели, поочередно, тут же высказывают свое мнение. В критике не стеснялись, резкости даже преувеличивали. Но она касалась главным образом формы. И выходило, что профессионалы критиковали молодых, обижаться было некому.

Сологуб сидел неподвижно и говорил мало. Кажется, он ничего не читал. А Брюсов, когда до него дошла очередь, прочел целый цикл… некрофильских стихотворений. Содержание в первую минуту удивило даже и собравшихся смелых новаторов. Но скоро все оправились, и стихи, прочитанные «дерзновенно», высоким брюсовским тенором и по-брюсовски искусно сделанные, вызвали самые комплиментарные отзывы. Дошло до Сологуба. Молчит. И все молчат. Хозяин, со сладкой настойчивостью, повторяет свою просьбу «к Федору Кузьмичу - высказаться». Еще секунда молчанья. Наконец - монотонный и очень внятный, особенно при общей тишине, ответ Сологуба:

Ничего не могу сказать. Не имею опыта.

Эти ядовитые, особенно по тону, каким были сказаны, слова были тотчас же затерты смехом, не очень удачными шутками, находчивостью хозяина… Но Брюсов, я думаю, их почувствовал - и не забыл».

ЕДИНСТВЕННАЯ ЖЕНЩИНА

Один из современников сказал о Брюсове: «Он не любил людей, потому что прежде всего не уважал их». Эта нелюбовь распространялась на всех, в том числе и на женщин. Не любя и не чтя людей, он ни разу не полюбил ни одной из тех, с кем случалось ему «припадать на ложе». Женщины брюсовских стихов похожи одна на другую, как две капли воды: это потому, что он ни одной не любил, не отличил, не узнал.

Кажется, больше всего на свете он любил самого себя и литературную славу. Даже составляя любовные записки, он не забывал прямо или косвенно напомнить о том, что он - Бог, а тот, кому адресовалась записка - скромная прихожанка в его церкви, до которой он, по своему великодушию, нисходит. Его письма, посвященные женщинам, полны высокопарной патетики и демонизма. Бальмонт впоследствии вспоминал забавный случай периода их дружбы, когда Брюсов перепутал конверты и прислал ему письмо, предназначавшееся очередной возлюбленной, в котором демонизм соседствует с «гостинодворством»: «Маня! Моя любимая! Мысль о тебе как палящий ветер Африки. Приходи в субботу: я именинник!»… Прямо, как в школьной шутке: «Кто здесь сидит - того люблю. Кладите в парту по рублю!»

В 1897 г. Брюсов женился на Иоанне Матвеевне Рунт, служившей в их доме гувернанткой его сестер. Его пленило, что молоденькая гувернантка героически защищала его рукописи от посягательств няни Секлетиньи, наводившей в доме порядок.

В выборе жены Брюсов не ошибся. Иоанна Матвеевна с благоговением относилась к литературным трудам мужа, и после его смерти на долгие годы стала главным хранителем его творческого наследия. Заполнявшиеся после женитьбы страницы его дневника производят наиболее человечное впечатление из всего написанного Брюсовым. Вот запись от 2 октября 1897 г. «Недели перед свадьбой не записаны. Это потому, что они были неделями счастья. Как же писать теперь, если свое состояние я могу определить только словом «блаженство»? Мне почти стыдно делать такое признание, но что же? Так есть».

«Жена его, - вспоминала Гиппиус, - маленькая женщина, необыкновенно обыкновенная. Если удивляла она чем-нибудь, - то именно своей незамечательностью». Но она - «единственная женщина, которую во всю жизнь Брюсов любил». Она была единственная, с кем Брюсов говорил просто и ласково.

(Брюсов и Рунт)

СОБСТВЕННЫЙ ПАМЯТНИК ВАЖНЕЕ ЧЬЕЙ-ТО ЖИЗНИ

Ну а что же другие женщины, которых в его жизни, если верить его же подсчетам, было четырнадцать? Участь этих «случайных цветов», как он их называл, была незавидна.

В 1892 году он влюбился в очаровательную девушку, невесту своего знакомого - Елену. И увел ее от него. А затем бросил. Когда девушка вдруг заболела оспой и вскоре умерла, он тотчас же кинулся… сочинять стихи - о своей трагической любви.

В 1903 году Брюсов познакомился с Ниной Петровской - женой владельца издательства «Гриф» С. Соколова и, «по совместительству», любовницей его друга, Андрея Белого. Вспыхивает роман. Но не на троих - ради Брюсова Петровская уходит от мужа и прогоняет любовника. Но Брюсов, «отдав дань Эросу», вовсе не собирается покидать свою жену. Он просит Петровскую оставить его в покое. Далее - со слов Брюсова. Однажды на публичной лекции Андрея Белого, «подошла ко мне одна дама (имени ее не хочу называть), вынула вдруг из муфты браунинг, приставила мне к груди и спустила курок. Было это во время антракта, публики кругом было мало, но кое-кто все же оказался рядом и обезоружил террористку».

Террористкой оказалась Нина Петровская. Одна из свидетельниц несостоявшегося кровопролития Л. Д. Рындина пишет: «Роман Нины Петровской с Брюсовым становился с каждым днем все трагичнее. Нина грозила самоубийством, просила ей достать револьвер. И как ни странно, Брюсов ей его подарил. Но она не застрелилась, а, поспорив о чем-то с Брюсовым, выхватила револьвер из муфты, направила его на Брюсова и нажала курок. Но… револьвер дал осечку… Потом этот маленький револьвер был долго у меня».

Нина Петровская уехала за границу, жила впроголодь, писала слезные письма Горькому с просьбой подыскать ей работу, хоть какую («Я хочу работы, работы, работы, - какой бы то ни было»). Однажды, рука ее потянулась к газовому кранику… Когда соседи обнаружили резкий запах, доносящийся из ее квартиры, было уже поздно…

Главным для Брюсова всегда оставалась поэзия. Умирая, он успел выговорить коченеющими губами: «Мои стихи…» - и смолк, не закончив мысли. Восемнадцать лет ранее, в одном из писем Нине Петровской он объяснил свою холодность: «Поэзия для меня - все! Вся моя жизнь подчинена только служению ей; я живу - поскольку она во мне живет, и когда она погаснет во мне, умру. Во имя ее - я, не задумываясь, принесу в жертву все: свое счастье, свою любовь, самого себя». В справедливости этих слов Нина Петровская убедилась на собственном опыте: «Для одной прекрасной линии своего будущего памятника он, не задумываясь, зачеркнул бы самую дорогую ему жизнь». Что, собственно, Брюсов и сделал.

(В. Брюсов со своим воспитанником Колей)

ПРЕСТУПНИК

«Быть может, все в жизни лишь средство Для ярко-певучих стихов...». Это двустишие Брюсова могло бы служить эпиграфом к трагедии, в которой он сыграл самую неприглядную роль. Об этой истории рассказывает один из ее участников - Владислав Ходасевич.

«В начале 1912 года Брюсов познакомил меня с начинающей поэтессой Надеждой Григорьевной Львовой, за которой он стал ухаживать вскоре после отъезда Нины Петровской.

…Надя Львова была не хороша, но и не вовсе дурна собой. Родители ее жили в Серпухове; она училась в Москве на курсах. Стихи ее были очень зелены, очень под влиянием Брюсова. Вряд ли у нее было большое поэтическое дарование. Но сама она была умница, простая, душевная, довольно застенчивая девушка… Мы с ней сдружились. Она всячески старалась сблизить меня с Брюсовым, не раз приводила его ко мне, с ним приезжала ко мне на дачу.

Разница в летах между ней и Брюсовым была велика. Он конфузливо молодился, искал общества молодых поэтов. Сам написал книжку стихов почти в духе Игоря Северянина и посвятил ее Наде…

С ней отчасти повторилась история Нины Петровской: она никак не могла примириться с раздвоением Брюсова - между ней и домашним очагом. С лета 1913 г. она стала очень грустна. Брюсов систематически приучал ее к мысли о смерти, о самоубийстве. Однажды она показала мне револьвер - подарок Брюсова… В конце ноября, кажется - 23 числа, вечером, Львова позвонила по телефону к Брюсову, прося тотчас приехать. Он сказал, что не может, занят. Тогда она позвонила к поэту Вадиму Шершеневичу: «Очень тоскливо, пойдемте в кинематограф». Шершеневич не мог пойти - у него были гости. Часов в 11 она звонила ко мне - меня не было дома. Поздним вечером она застрелилась. Об этом мне сообщили под утро.

Через час ко мне позвонил Шершеневич и сказал, что жена Брюсова просит похлопотать, чтобы в газетах не писали лишнего. Брюсов мало меня заботил, но мне не хотелось, чтобы репортеры копались в истории Нади. Я согласился поехать в «Русские Ведомости» и в «Русское Слово».

Надю хоронили на бедном Миусском кладбище, в холодный, метельный день. Народу собралось много. У открытой могилы, рука об руку, стояли родители Нади, приехавшие из Серпухова, старые, маленькие, коренастые, он - в поношенной шинели с зелеными кантами, она - в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке. Никто с ними не был знаком. Когда могилу засыпали, они как были, под руку, стали обходить собравшихся. С напускною бодростью, что-то шепча трясущимися губами, пожимали руки, благодарили. За что? Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю.

Несчастные старики этого не знали. Когда они приблизились ко мне, я отошел в сторону, не смея взглянуть им в глаза, не имея права утешать их.

Сам Брюсов на другой день после Надиной смерти бежал в Петербург, а оттуда - в Ригу, в какой-то санаторий. Через несколько времени он вернулся в Москву, уже залечив душевную рану и написав новые стихи, многие из которых посвящались новой, уже санаторной «встрече»... На ближайшей среде «Свободной Эстетики», в столовой Литературно-художественного Кружка, за ужином, на котором присутствовала «вся Москва» - писатели с женами, молодые поэты, художники, меценаты и меценатки - он предложил прослушать его новые стихи. Все затаили дыхание - и не напрасно: первое же стихотворение оказалось декларацией. Не помню подробностей, помню только, что это была вариация на тему «Мертвый, в гробе мирно спи, Жизнью пользуйся живущий», а каждая строфа начиналась словами: «Умершим - мир!» Прослушав строфы две, я встал из-за стола и пошел к дверям. Брюсов приостановил чтение. На меня зашикали: все понимали, о чем идет речь, и требовали, чтобы я не мешал удовольствию.

За дверью я пожалел о своей поездке в «Русское Слово» и «Русские Ведомости».

(Дом Брюсова. Музей Серебряного века)

В ПОГОНЕ ЗА ДОЛЖНОСТЯМИ

«Я хочу жить, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут!» Многое из того, к чему так жадно стремился Брюсов, было достигнуто. Но какой ценой? Однажды Надежда Львова сказала ему о каких-то его стихах, что они ей не нравятся. Брюсов оскалился:

А вот их будут учить наизусть в гимназиях, а таких девочек, как вы, будут наказывать, если плохо выучат.

«Нерукотворного» памятника в человеческих сердцах он не хотел. Ему хотелось увековечиться - черным по белому - двумя строчками в истории литературы, плачем ребят, наказанных за незнание Брюсова, и - бронзовым истуканом на родимом Цветном бульваре.

Брюсов всегда старался быть на виду и на слуху. Умел, как никто предугадать завтрашние перемены - в моде ли, литературе, в обществе - и быстро подстроиться под них. «Еще не была запрещена за контрреволюционность русская орфография, - писала Гиппиус, - как Брюсов стал писать по большевистской и заявил, что по другой печататься не будет. Не успели уничтожить печать, как Брюсов сел в цензора, - следить, хорошо ли она уничтожена, не проползет ли… какая-нибудь негодная большевикам контрабанда. Чуть только пожелали они сбросить с себя «прогнившие пеленки социал-демократии» и окрестились «коммунистами», - Брюсов поспешил издать брошюру «Почему я стал коммунистом»…»

Дальше - больше. Маяковский на виду? Брюсов выступает с лекцией о поэзии Пушкина, в которой отмечает, что ему, Брюсову, Пушкин больше не нужен, он - «средство негодное». Почему? Потому что Пушкин не мог найти созвучий, соответствующих русскому языку: их, оказывается, нашел Маяковский.

Отдав столько лет бешеной погоне за славой, Брюсов загнал самого себя. Тяжело быть угодником на старости лет. Тем более, человеку равнодушному, когда-то признавшемуся: «и все моря, все пристани я не люблю равно». Тем более, перед комиссарами - людьми, которых когда-то он брезгливо именовал чернью.

Во время гражданской войны и сразу после нее Брюсов, стремясь обезопасить себя от голода и нужды, а, главное, от подозрения в неблагонадежности, нахватал себе всевозможных должностей. Был заведующим Московской Книжной Палаты, Отдела Научных Библиотек, Отдела Лито НКП, Охобра (Отдел Художественного Образования), Главпрофобра и др. Работал также в Госиздате, в Фото-Кино Отделе, Наркомземе и др. Совмещал какое-то «высокое» назначение по Наркомпросу с не менее «важной» должностью в Гуконе - в… Главном управлении по коннозаводству!

В конце концов его ладья, равно не любившая все моря и пристани, начала потихоньку тонуть. Он стал курить, пристрастился к морфию, стал неопрятным и нервным. Последние силы потратил на хлопоты о присвоении ему - по случаю грядущего юбилея - ордена Красного Знамени. Большевики, взвесив все заслуги юбиляра, дали ему… почетную грамоту ВЦИК. И еще - присвоили Литературному институту его имя.

Брюсов умер 9 октября 1924 года в Москве. В Париже, в «Русской газете» на это известие откликнулся Саша Черный: «О грехопадении Брюсова писали за последнее время немало. В самом деле странно: индивидуалист, изысканный эстет, парнасский сноб, так умело имитировавший поэта, парящего над чернью, и вдруг такая бесславная карьера… Красный цензор, вырывающий у своих собратьев последний кусок хлеба, вбивающий осиновый кол в книги, не заслужившие в его глазах штемпеля советской благонадежности. Это была, увы, не тютчевская цензура, не «почетный» караул у дверей литературы, а караул подлинно арестантский, тяжкое и низкое ремесло угнетателя духа. Свой бил своих. Приблизительно такое же дикое и незабываемое зрелище, как еврей, организующий еврейские погромы».

(Одна из последних фотографий В. Брюсова)

«ГЕРОЙ ТРУДА»

Неужели так уж совсем и не было в Брюсове ничего душевного, человеческого? Ведь не был же он совершенным негодяем! - воскликнет справедливый читатель. Что ж, наверное, не был. Просто эти черты почему-то лучше других сохранились в памяти его современников. В их письмах, воспоминаниях и дневниках Брюсов, за редким исключением, предстает человеком непомерного честолюбия, для которого все и вся - только средство. Если для читателя это грех - а для меня это грех несомненный, то насколько он страшен и заслуживает осуждения, пусть каждый решает для себя сам.

Но давайте, справедливости ради, попробуем отметить хоть что-то светлое в этой серой личности. По известной формуле Конфуция, из семи главных достоинств настоящего мужчины у Брюсова отсутствовали пять: ум, щедрость, великодушие, справедливость и смелость. В наличии имелись лишь два достоинства: воля и честолюбие. И если перебор по части воли не только простителен, но и похвален, то, что касается честолюбия, у Брюсова оно больше напоминает тщеславие. Воля - вот за что безусловно можно уважать Брюсова.

Именно благодаря ей он, человек невысокого литературного дарования, сумел добиться и славы, и признания, и уважения - как поэт, писатель и переводчик. Целенаправленный труд сотворил в истории немало чудес. Брюсов - одно из них. Известно, как работал Брюсов: работа давалась ему тяжело, он не творил, а «высиживал» стихи. Возможно, он не знал, что такое вдохновение. Зато вменил себе в обязанность ежедневно писать определенное количество стихотворений и прозы. А также - непременно прочесть энное количество страниц книг и журналов. И если «дневная норма» была не выполнена, работал ночью, засиживаясь часто до утра. Проведя за работой всю ночь, он вставал из-за стола, умывался, спешно завтракал и… шел в редакцию - снова работать! Недаром Марина Цветаева, назвала его «Героем труда». В этой почти оскорбительной для поэта характеристике есть и скрытое уважение.

Любопытно, что уже через десять лет, набив руку на тяжелом, повседневном «высиживании» рифм, этот «герой труда» уже мог за час, на спор, написать дюжину сонетов, безукоризненных по форме и вполне приличных по содержанию.

Благодаря колоссальной трудоспособности, Брюсов смог совершить невозможное: пройти путь от наивного и мало примечательного поэта-графомана до настоящего профессионала высшей пробы. По части знания поэзии, ее разнообразных форм и техники ему нет равных в русской литературе. Это признавали все, в том числе и лучший, по мнению многих, поэт серебряного века Александр Блок, который писал в письме к Брюсову: «Каждый вечер читаю «Urbi et orbi»… У меня в голове груды стихов, но этих я никогда не предполагал возможными… Быть рядом с Вами я не надеюсь никогда. То, что Вам известно, не знаю, доступно ли кому-нибудь еще и скоро ли будет доступно».

Отдадим же должное поэту Валерию Брюсову: свое место на золотой полке русской литературы он занимает по праву. Он его честно заработал.

(Могила В. Брюсова)

«СПЕШИ!»

На закате лет принято подводить итоги, делать какие-то выводы. Иногда - просто прозревать. Осень - пора мудрости. Что же Брюсов? «Вот он сидит в столовой за столом. Без перерыва курит… (это Брюсов-то!), и руки с неопрятным ногтями (это у Брюсова-то!) так трясутся, что он сыплет пеплом на скатерть, в стакан с чаем, потом сдергивает угол скатерти, потом сам сдергивается с места и начинает беспорядочно шагать по узенькой столовой. Лицо похудело и потемнело, черные глаза тусклы - а то вдруг странно блеснут во впадинах. В бородке целые седые полосы, да и голова с белым отсветом. В нем такое напряженное беспокойство, что самому становится беспокойно рядом с ним».

В конце жизни он взял на воспитание маленького племянника жены. Было странно видеть в нем, «холодном и расчетливом дельце», такую нежную привязанность. Каждый вечер он возвращался домой, нагруженный сластями и игрушками и, расстелив ковер, подолгу играл с мальчиком на полу… Цветаева в своих воспоминаниях приводит один из рассказов поэтессы Адалис о Брюсове:

«У В. Я. есть приемыш, четырехлетний мальчик, он его нежно и трогательно любит, сам водит гулять и особенно любит все ему объяснять по дороге. «Вот это называется фронтон. Повтори: фронтон». - «Фронтон». - «А эта вот колонна - дорическая. Повтори: дорическая». - «Дорическая». - «А эта вот, завитком, ионический стиль. Повтори!» - «Ионический». И т. д. и т. д. И вот, недавно, - он мне сам рассказывал - собачка навстречу, с особенным каким-то хвостом, закорючкой. И мальчик Брюсову: «А эта собачка - какого стиля? Ионийского или дорийского?»»

Что же это - во взгляде старого, смертельно уставшего волка вдруг проглянуло что-то человеческое? Или, может, истерся и разорвался наконец тот стальной обруч, что все время сжимал его сердце?

Рассказывают, что во время похорон Брюсова, по дороге на кладбище всем студентам раздавали маленькую книжку - последнюю книжку его стихотворений «Меа», что значит: «Спеши!». По странной иронии судьбы она вышла из печати в день похорон Брюсова - 12 октября, когда спешить автору книжки было уже некуда.

…Есть у Брюсова прекрасное стихотворение - перевод из армянского поэта Дживани. Эти простые и одновременно цепляющие строки, такие непохожие на все, что создано Брюсовым, могли бы, наверное, в качестве эпитафии - завета и напоминания потомкам - украсить ту холодную мраморную плиту, что укрывает сегодня его останки.

Как дни зимы,

дни неудач недолго тут:

придут-уйдут.

Всему есть свой конец,

не плачь! -

Что бег минут:

Придут-уйдут.

Весь мир: гостиница, Дживан,

а люди - зыбкий караван!

И всё идет своей чредой:

любовь и труд, -

придут-уйдут!

Тема урока: Сопоставительный анализ творчества К.Бальмонта и

В.Брюсова.
Цель урока: Показать значение творчества Бальмонта и Брюсова для

русской поэзии, разобраться в особенностях поэтики двух

представителей « серебряного века».
Оборудование урока: портреты Брюсова и Бальмонта, сборники стихов,

мультимедийный проектор.
Методические приемы: лекция учителя, сообщение ученика, анализ стихотворений
1.Вступительное слово учителя.

Почему предлагается сопоставить творчество именно этих поэтов?

Во-первых, оба поэта принадлежат к поколению старших символистов и к началу 20 века становятся признанными вождями символистского движения в России.

Во-вторых, их связывали достаточно тесные взаимоотношения. По признанию Брюсова, Бальмонт был для него идеалом поэта-символиста. В свою очередь, Бальмонт не раз уверял своего друга и соперника в том, что брюсовское творчество- важнейший для него литературный ориентир.
^ Некоторые факты биографии.
К.Бальмонт родился в 1867 году в провинциальной дворянской семье. Учился в Московском университете, но не сумел завершить образование: необходимость будничной постоянной работы по овладению «казенными науками» противоречила его стихийной натуре. О присущей будущему поэту психологической неустойчивости свидетельствует попытка самоубийства в 1890 году. С 1905 по 1913 годы Бальмонт находится в эмиграции, много путешествуя и осваивая культуру разных цивилизаций. Февральскую революцию поэт встретил с воодушевлением, но по мере обострения политической ситуации в стране утрачивает революционность, негативно относится к большевистскому режиму. В 1920 году окончательно эмигрирует из России. Достичь уровня своего прежнего творчества он уже не сможет. Его жизнь в Париже в 20-30-х годах наполнена лишениями, прогрессирует психическое заболевание. Умер он в декабре 1942 года недалеко от Парижа.
^ Характерные черты лирики Бальмонта.
Творчество К.Бальмонта представляет ранний символизм в русской литературе. В начале 20 века он был популярнейшим из русских поэтов. В стихах Бальмонта привлекала и очаровывала их «певучая сила», музыкальное начало.

После встречи в 1894 г. с В.Я.Брюсовым обратился к символизму. Поклонение высоким чувствам, мечте, мотивы прозрачности жизни объединяют этих поэтов. Бальмонт представляет поэзию как выразительницу «говора стихий».
1.Неприязнь ко всему обыкновенному, прозаичному, повседневному, отчуждение от привычной человеку жизни, подчеркнутое безразличие к условностям морали и быта- черты лирики Бальмонта.

В этом отношении показательно стихотворение «В домах», посвященное М.Горькому.

Это протест против обыденной, серой жизни людей, «некрасивых и бледных», «обделенных даром мечтать», заточенных в мучительно тесных громадах домов, довольствующихся своим жалким существованием. Это один план стихотворения. Но есть и другой, контрастный. Это иной мир, где по воздуху носятся птицы. Мир жуков, пауков и мокриц. Характерно, что люди воспринимаются поэтом как привидения. Истинная жизнь там, где царит свобода. Лирический герой презирает бескрылых людей, он знает, что жизнь глубока и прекрасна, открыт всем радостям жизни, его душа не терпит покоя.
2.Жажда слияния с мировыми стихиями, стремление объять весь мир, пафос возвышения над мирской суетой прослеживаются в стихотворениях:

«Я вольный ветер, я вечно вею..», «Я в этот мир пришел».
- Чем же примечательно первое стихотворение?

(поэт уподобляет себя ветру, потому что он вольный, ему подвластен весь мир)

Что кроется за желанием поэта стать ветром?

(стремление слиться с миром, возвыситься над мирской суетой)

(культ мгновения)
Второе стихотворение озарено возвышенно-романтической мечтой о Солнце, красоте, величии мира. Обездушенной цивилизации»железного века» автор противопоставляет прекрасное солнечное начало. Тема Солнца в его победе над Тьмой проходит через все стихотворение. Огонь, Земля, Вода, Воздух- четыре царственных стихии.
3.Творчеству Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения. Его поэзия- неустанная погоня за мгновениями красоты. Зыбкость и мимолетность ощущаешь от большинства образов его стихотворений.

В стихотворении «Фантазия» мы видим картину спящего зимнего леса, что дает повод для того, чтобы широко развернуть картину воображения. По сути дела, содержание стихотворения- мозаика мимолетных, рожденных фантазией поэта образов.

Внутренняя выразительность фрагмента в преображении неподвижной картины застывшего леса в динамичный, меняющийся поток образов.

Природные стихии-ветер, метель- оживлены олицетворением: в стихотворении все движется, чувствует, живет. Образы ветра, моря, огня символичны: они передают ощущение свободной игры сил, воздушности, раскованной дерзости, т.е.вольности человека в мире. За всем этим- свободная творческая воля поэта.

Поэтика Бальмонта- это « поэтика дрожащего стиха», слов- хамелеонов, радуги красок и музыкальных переливов.
В стихотворениях «Я- изысканность русской медлительной речи» и «Я не знаю мудрости» автор утверждает, что смысл человеческой жизни заключается в умении ловить каждый миг жизни, радоваться ему.

Зрелый Бальмонт- преимущественно певец человеческой души, любви и природы.
В стихотворении «Безглагольность» мы видим, что поэт умеет зорко всматриваться в мир природы, передавать многообразные оттенки её состояний в тесном соотнесении с внутренним миром лирического героя.
Роль Бальмонта в истории русской поэтической культуры трудно переоценить. Его называли «Паганини русского стиха». Это был человек огромной филологической культуры в целом. В его стихах выразилась вечная устремленность человека к прекрасному, поклонение высоким чувствам, мечте, страстное искание истины.

В.Брюсов- иной и по мироощущению, и по поэтической стилистике.

Его место в символистском движении- ЛИДЕР. Это «самый культурный писатель на Руси» по определению Горького.

Однажды Брюсов поделился своим фантастическим желанием: «..мне хочется воскликнуть: «Дайте мне свод небесный, я распишу его весь».

Поэт прибегнул к грандиозной гиперболе, но по существу был недалек от реальности. Чуть ли не каждый год выходили его книги, сборники стихов, рассказов, статей, романы, драмы. Он занимался теорией стиха, исследованием культуры, литературной критикой, переводами.

С 1921 г. он возглавлял высший литературно- художественный институт, читал курсы лекций по древнегреческой, римской, русской литературе, теории стиха, грамматике индоевропейских языков, латыни и …историю математики.
Для раннего творчества Брюсова очень важен образ мечты. Он реализуется в разных лицах и существах. Презрение к современной тусклой обыденности заставляет поэта уходить в мир грез.
В сихотворении «Как царство белого снега» показано равнодушие лирического героя к окружающему миру, отрешенность от земных забот.

Раннему Брюсову характерны вызывающая дерзость и экзотичность. В стихотворениях раскрывается колдовская власть творческих грез. Мечта поэта обретает фантастические формы и краски.
Стихотворение «Творчество» сразу трудно понять, но оно завораживает. Во сне поэту являются странные видения, они нематериальны…»полусонно чертят звуки..»

Всходит мсяц обнаженный

при лазоревой луне.

Между тем созданию этих образов послужили самые реальные житейские впечтления. Латании- комнатные пальмы, чьи резные листья отражаются по вечерам на кафельном зеркале печки в комнате. Под месяцем подразумевается большой фонарь, горевший напротив его комнаты.

Важно, что Брюсов пытался передать вещественность этим преходящим впечатлениям, четко их зафиксировать.

За внешним стремлением поразить публику скрывается неприятие мира унылого бытия, мещанского благополучия. Он, поэт, живет в мире очарованном.

(для анализа также можно взять стихотворения «Хорошо одному у окна», «С кометы».)
В преддверии революции 1905 г. в творчестве поэта происходят существенные перемены: бурная действительность заставляет поэта все пристальней вглядываться в жизнь, в её проблемы.

В стихотворении «^ Юному поэту» поэт утверждает индивидуализм, эгоцентричность, противопоставление человека миру.

Стихотворение «Кинжал» свидетельствует о разрыве с декадентской литературой. Брюсов повторил заглавие лермонтовского и пушкинского стихотворений и ещё больше подчеркнул эту связь, взяв эпиграф из «Поэта» Лермонтова. Такое настойчивое подчеркивание возврата к данной традиции наполнено большим общественным смыслом. Ясная, четкая гражданственность видна в характеристике, которую поэт дает существующему строю («покорно- мелочный, неправый, некрасивый») в утверждениях своей сопричастности происходящему.

Теперь Брюсов в своем творчестве славит тяжелый, но честный, созидательный труд, с горячей симпатией изображает людей труда.

Примечательно стихотворение» Каменщик».

В основе- случайный, мимолетный разговор прохожего с рабочим, возводящим стену. Это стихотворение стало одним из самых популярных в н.20 века. За резкими словами, обращенными к прохожему, пытающемуся просвещать рабочего, встает образ уже не просто угнетенного и подавленного народа, а народа, набирающего силу, готового противостоять своим врагам, которые здесь прямо названы- «богатые». Это было явное приближение Брюсова к осознанию классового противостоянии.
В 1903 г. выходит сб. Брюсова «Граду и миру», окончательно утвердивший его связи с жизнью. В сборник включены стихотворения о современном ему городе. Брюсов был одним из первых поэтов-урбанистов, певцом города. Он прекрасно чувствовал и передавал симфонию большого города, огни реклам, строящихся зданий, частокол фабричных труб.

Брюсов любуется городом, но это не заслоняет от него его противоречий. Город не только подчиняет себе человека, но подавляет его, делает беззащитным и слабым.

В стихотворениях «Я люблю большие дома» и «Городу» автор, с одной стороны, воспевает материальные и культурные ценности, с другой- освещает уходившую действительность. Контраст- основной прием, использованный Брюсовым в стихотворении. Поэт восхищается огнями города. Однако в недрах сияющего города стонет Нищета. Город полон противоречий.

Стихотворение полно предчувствия катастрофы. Брюсов говорит о неразрешимом противоречии между сытыми и ожесточившейся от несправедливости массы. В стихотворении нашло отражение брюсовское восприятие революции 1905 года. Её он понял как взрыв стихийных сил. Смести, сломать, разрушить, уничтожить- вот главный смысл революции, такой её видел Брюсов. Что будет дальше, какой мир предстанет на развалинах прошлого,- все это представлялось ему туманно и неопределенно.
Эта же тема нашла свое отражение в стихотворении «Грядущие гунны».

В превых четырех строфах слышится грозная поступь огромной дикой массы,призванной разрушать. Гунны в стихотворении – символ вараварства. Их приход, с т.з. Брюсова, будет разрушительным и для духовности, и для культуры, но он неизбежен. Взбунтовавшиеся народные массы России Брюсов уподобляет гуннам- варварам, призванным «оживлять одряхлевшее тело волной пылающей крови». Но они не вызывают ни страха, ни испуга, ни ненависти у поэта. Он признает их приход законным и закономерным. Эта закономерность рождена и оправдана тупиком, в который зашла буржуазная цивилизация.

Будущий мир станет даром. Его построит вольный человек, вся земля обратится в единый общий город. Это было утопическое явление, оптимистическое, жизнеутверждающее, но сказочное по своему характеру.

А что же должны делать в условиях надвигающегося варварства мудрецы и поэты / хранители тайны и веры/? Теперь Брюсов прощается с самым дорогим для себя: духовными ценностями. Задача поэта- сохранить «зажженные светы культуры».

Строки полны трагедии. «Светы» отступают во тьму. Гунны- «орда опьянелая расположились у дворцов, а мудрецы и поэты прячутся в подземный мрак, безжизненные пустыни.

Последняя строфа выражает новые противоречия: личной жертвенности, мучительной необходимости «бесследно сгибнуть». Но боль утраты приводит к всплеску мужества:

Но вас, кто меня уничтожит,

встречаю приветственным гимном.

Почему? Потому что всё ничто перед ликующим и светлым будущим.

Впрочем, революцию 1917 г. Брюсов принял с восторгом и никогда ей не изменил.

УКД 801.81

Е.А. Осьминина

доктор филологических наук,

профессор каф. мировой культуры ФГН МГЛУ;

e-maiL: [email protected]

«КИТАЙСКИЕ СТИХИ» БАЛЬМОНТА И БРЮСОВА: ЗАГЛАВИЕ И ЖАНР

В статье рассматриваются стихотворения К. Д. Бальмонта и В. Я. Брюсова, имеющие в заглавии эпитет «китайский». Показано, что в сонетах «Китайское небо» и «Китайская греза» Бальмонт излагает древние мифы, жанр стихотворений - баллада. В «Китайских стихах» Брюсова воспроизведен такой прием китайской поэтики, как параллелизм, одно из стихотворений может быть соотнесено с жанром ши. В целом эпитет «китайский» обозначает не жанр, а стиль произведений: шинуазри.

Ключевые слова: Бальмонт; Брюсов; китайская поэтика; стиховедение; шинуазри.

Doctor of PhiLoLogy, Professor, Department of WorLd CuLture, FacuLty of Humanities, Moscow State Linguistic University; e-maiL: [email protected]

"CHINESE POEMS" BY BALMONT AND BRYUSOV: THE TITLE AND THE GENRE

The articLe discusses poems by K. D. BaLmont and V. J. Brusov that contain the epithet "Chinese". In the sonnets "The Chinese sky" and "The Chinese dream" BaLmont represents ancient myths, the genre of the poems is the baLLade. In "Chinese poetry" Bryusov uses paraLLeLism - a technique of Chinese poetics. In generaL, the epithet "Chinese" refers not to the genre, but the styLe of the works: chinoiserie.

Key words: BaLmont; Bryusov; Chinese poetics; prosody; chinoiserie.

В названии ряда стихотворений Брюсова и Бальмонта о Китае (не во всех) присутствует эпитет «китайский». У Бальмонта это «Китайское небо» и «Китайская греза», у Брюсова - цикл «Китайские стихи». Такой же подзаголовок - «Китайские стихи» ставит и Гумилев к ряду произведений из книги «Фарфоровый павильон».

Что обозначает этот эпитет? С чем он связан: с темой, образами, жанром, определенными приемами? Можно ли его считать обозначением «подражания», и что в таком случае, подражание? М. Л. Гаспа-ров писал о Брюсове: «Едва ли не впервые в истории русской поэзии

он начинает разрабатывать поэтику подражания как специфического, внутренне определившегося жанра» [Гаспаров 1977, с. 11].

Для ответа на эти вопросы следует разобрать означенные стихотворения. Согласно хронологии - сначала о Бальмонте. Сонеты «Китайское небо» и «Китайская греза» были опубликованы в его сборнике «Сонеты солнца, меда и луны» в 1917 г., вместе с пятью другими произведениями на китайскую тему; но не было первым обращением поэта к дальневосточной культуре.

Еще в 1897 и 1902 гг. Бальмонт ездил в Оксфорд, работал в Бод-леянской и Тайлоровской библиотеках. В 1879-1910 гг. в издательстве Оксфордского университета вышла серия «Священные книги Востока» (Sacred Books of the East), под редакцией знаменитого фольклориста М. Мюллера: переводы священных текстов Индии, Китая, Египта, Персии, Аравии на английский язык. Бальмонт был знаком с изданием [Бонгард-Левин, с. 8]. В нем опубликованы три книги из конфуцианского пятикнижия: «Шу цзин» (1879), «И цзин» (1882), «Ли цзи» (1885), и даосские трактаты «Дао де цзин» (1891) и «Чжуан-цзы» (1891), все в переводах на английский язык Джеймса Легга. В 1898 г. он же перевел «Ши цзин». Бальмонт мог воспользоваться и работами Легга, и очень вольным пересказом китайских стихотворений на французском языке в «Книге нефрита» (1867) у Ж. Готье. В результате отрывки из «Дао де цзина», одна песня из «Ши цзина» и три переложения стихотворений Ван Чан Лина, Ду Фу и Ли Бо (Бальмонт называл их соответственно Уанг-Чанг-Линг, Тху-Фу и Ли-Тай-Пе), - вошли в книгу поэта «Зовы древности. Гимны, песни и замыслы древних. Костры мирового слова» (1908).

«Китайское небо» и «Китайская греза» были написаны позднее и опубликованы в сборнике «Сонеты солнца, меда и луны. Песня миров» (1917). В июле 1915 г. поэт сообщил Е. Цветковской: «Читаю "Мифы китайцев" - и прошу... поискать у Вольфа или Суворина того же С. Георгиевского книги "Первый период китайской истории" (3 р.) и "Принципы жизни Китая" (2 р. 50 коп.)». [Азадовский, Дьяконова 1991, с. 33]. Имелся в виду труд С. М. Георгиевского «Мифические воззрения и мифы китайцев» (1882), по которым Бальмонт и изложил материал.

В первом сонете - это миф о «божестве-устроительнице Нюй-гуа» [Бодде 1977, с. 382] или о «прародительнице Нюй-ва» [Рифтин 1998,

с. 653]. При сравнении стихотворения и текста синолога можно увидеть прямое соответствие. У Бальмонта:

Земля - в Воде. И восемью столбами

Закреплена в лазури, где над ней

Восходит в Небо девять этажей.

Там Солнце и Луна с пятью Звездами.

Семь сводов, где Светила правят нами.

Восьмой же свод, зовущийся Ва-Вэй,

Крутящаяся Привязь, силой всей

Связует свод девятый как цепями.

Там Полюс Мира. Он сияет вкось.

Царица Нюй-Гуа, с змеиным телом,

С мятежником Гун-Гуном билась смелым.

Упав, он медь столбов раздвинул врозь.

И из камней Царица, пятицветных,

Ряд сделала заплат, в ночи заметных [Бальмонт 1917, с. 108]. У Георгиевского:

Земля утверждена на восьми столбах и плавает на воде. На окраинах земли стоят восемь столбов (из них тот, который находится на хребте Кунь-лунь, сделан из меди); на эти столбы опирается небо. Последнее есть не единый свод, а цзю-чун (47) - "девять этажей", т. е. девять сводов, расположенных один над другим; каждый из семи нижних сводов является ареною самостоятельного движения той или другой из семи известных (древним китайцам) планет (солнце, луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн); восьмой свод движется вместе с находящимися на нем звездами вокруг полярной звезды и удерживается от падения ва-вэй (48), т. е. "кружащеюся (крутящеюся) привязью", которая прикреплена одним концом к полюсу, утвержденному на девятом своде. Такова воображаемая архитектоника мира. Осталось, однако, непонятным для древних китайцев, почему северный полюс приходился не прямо над их головами, почему свод звездного неба был видимо покосившимся <...>. Ничего не бывает без причины, требовалось объяснение и для этой, так сказать, покривленности мира. Таковое было подыскано и дано в следующем мифе. Некогда (в XXIX, говорят, веке до Р.Х.) Китаем управляла государыня Нюй-гуа (49), имевшая тело змеи и обладавшая от рождения почти божественною мудростию. При конце

жизни Нюй-гуа вассальный князь Гун-гун (50), исполненный честолюбия, поднял знамя бунта. Государыня отправила войска против мятежника, и он, проиграв сражение, был убит. Пред своею смертью, Гун-гун ударился головою о гору Бу-чжоу (51), находившуюся в западной части хребта Кунь-лун, и подломил медный столб, поддерживающий небеса, вследствие чего два высших свода склонились на северо-западе, а земля опустилась в своем юго-восточном углу. Желая по мере возможности исправить причиненные Гун-гуном повреждения и удержать на будущее время небеса и землю от обвала, Нюй-гуа растопила в огне пятицветные камни и заделала ими образовавшееся в небе отверстие... [Георгиевский 1882, с. 12-13].

Второй сонет «Китайская греза» относится к части мифа, который можно назвать мифом «о наводнении» [Бодде 1977, с. 394] или о «культурных героях» [Рифтин 1998, с. 655] (Рифтин). Представляется, что Бальмонт по-прежнему идет по пути Георгиевского, хотя соответствия не такие полные.

У Бальмонта:

Вэй-Као полновластная царица. Ея глаза нежней, чем миндали. Сравняться в чарах с дивной не могли Ни зверь, ни рыбка, ни цветок, ни птица.

Она спала. Она была девица. С двойной звезды, лучившейся вдали, Два духа легкокрылые сошли. Душистая звездилася ложница.

И с двух сторон к дремавшей подойдя, Кадильницу пахучую качали. Цветы на грудь легли, их расцвечали.

И зачала от этого дождя. И, сына безболезненно рождая,

Она и в нем была звездой Китая [Бальмонт 1917, с. 140].

У Георгиевского:

Мать императора Юя, положившего (в 2205 г. до Р.Х.) основание Ся, первой династии в Китае, видела падающую звезду, от мысли которой зачала, после того как проглотила перл (посланный одним из духов) [Георгиевский 1882, с. 76].

Таким образом, подражания Бальмонта - это подражание в теме, сюжете с использованием мифологических образов и имен. В современном литературоведении это называется поэтическим фольклориз-мом. Если рассмотреть жанр его сонетов, то в европейской классификации их можно отнести к балладе в старинном ее определении как «эпического, преимущественно небольшого по размерам произведения, в котором преобладает фантастический элемент» [Смирновский 1914, с.103].

Китайские первоисточники для сонетов следующие: для «Китайского неба» - «Хуайнань-цзы» (II в. до н. э.) и «Лунь хэн» Ван Чуна (27 - ок. 100 г. н. э.); для «Китайской грезы» - «Шу цзин». «Хайнань-цзы» переводится как «Учители из Южного заречья реки Хуай», это философский трактат. «Лунь хэн» - «критические суждения и оценки»; жанр лунь, «суждения», относится в вэнь, изящной словесности, в жанровой классификации Сяо Туна (VI в.). Для «Шу цзина», «Книги истории» (Х^-Х1 вв. до н. э.) можно воспользоваться указанием Н. Федоренко: иероглиф цзин, изначально обозначающий «основу ткани», затем приобрел производное значение, «основополагающие канонические книги кофуцианской школы» [Федоренко 1987, с. 4].

Если обратиться к истории китайский поэтики, то в первом периоде древности (в «Ши цзине») существовали поэтические жанры фэн (песни), я (оды) и сун (гимны). Во втором периоде (до III в. н. э.) выделяется песенная поэзия юэфу, где есть лирические песни, древние баллады, отрывки из древних народных сказаний. Если учесть, что сонет возник как упрощенная форма канцоны, т. е. хороводной песни, можно попробовать соотнести «Китайское небо» и «Китайскую грезу» с юэфу, но представляется, что Бальмонт просто шел от твердой формы сонета, подгоняя под нее мифологический сюжет.

Возможно, Брюсов обратился к китайской тематике не без влияния Бальмонта. Задумывая в 1909 г. книгу «Сны человечества», он предполагал раздел «Серединное царство. Китай: 1, 2, 3. Из книги Чи-Кинг. 4, 5. В манере Ту-фу. 6. Хор из драмы. 7, 8. Из поучений Лао-Тзе. 9, 10. Из поучений Кон-Фу-Тзе (Конфуций). 11, 12. Народные песни» [Брюсов 1973, с. 464]. В набросках предисловия к этой книге он называл своими предшественниками Гердера, Гюго и Бальмонта («Зовы древности» которого появились в 1908 г.). Но в публикации отрывков из «Снов человечества» в 1913 г. китайских стихов не было.

Брюсов написал их позднее, в декабре 1914 г. в Варшаве, в бытность военным корреспондентом газеты «Русские ведомости». Всего он сочинил пять стихотворений, под четвертым и пятым поставлена одна и та же дата - «16 дек. 1914» [Брюсов, л. 15]. Два из них, первое и четвертое, были опубликованы в сборнике Брюсова «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам» (1918) под заглавием «Из китайской поэзии» с подзаголовком «Параллелизм».

Именно здесь был реализован замысел, сформулированный еще в набросках к «Снам человечества»: «Представить своим читателям образцы всех приемов, каким пользовался человек, чтобы выразить лирическое содержание своей души... не только в примерах познакомить научно с поэзией прошлого, столько дать ее почувствовать в художественных созданиях. Для такой цели подражания оригинальные произведения, написанные в духе определенной эпохи, мне представляются более отвечающими цели, нежели стихотворные переводы» [Брюсов 1973, с. 461].

Какие же приемы и какой дух представлены в китайских «опытах»? Подзаголовок «параллелизм» поэт поясняет в примечаниях: «Система параллелизма состоит в том, что каждое двустишие образует одно целое, причем второй стих состоит из образов, параллельных образам первого» [Брюсов 1918, с. 180].

Твой ум - глубок, что море!

Твой дух - высок, что горы!

Все дни - друг на друга похожи;

Так муравьи - одинаково серы.

Завяжи узел - труда, почтенья, веры [Брюсов 1918, с. 70].

Откуда Брюсов мог взять сведения о китайском духе и китайской поэтике?

В библиотеке поэта находится «Иллюстрированная всеобщая история литературы» (1905) И. Шерра, с подчеркиваниями самого Брюсова. Возможно, именно оттуда он заимствовал общий список

произведений, которым намеревался подражать в «Снах человечества». Шерр упоминает Кон-фу-тзе, или Конфуциуса, Лао-тзе, Таоте-Кинг, Ши-Кинг, Ту-фу, пишет о «драматических произведениях», имеющих «характер пьес с пением», а также дал некоторые характеристики китайской культуры, отразившиеся во втором стихотворении: «Они с полным правом называют свое государство "срединной империей"..», поясняя: «.здесь все гладко, скромно, проникнуто трезвостью, филистерством, посредственностью, так как "добродетель заключается в середине".» [Шерр 1905, с. 15-16]. Пишет Шерр и об отношении к старшим: «Отношения между родителями и детьми отличаются сердечностью, и как для родителей считается священною обязанностью воспитать детей, так и для детей священный долг -заботиться о престарелых родителях» [Шерр 1905, с. 16-17].

Замечание Шерра о поэтике китайских стихов: «Требования сводятся главным образом к тому, чтобы каждый китайский стих имел полный, законченный смысл, и чтобы наряду с размером соблюдалась и рифма. Преобладающий стих пятистопный трохей» [Шерр 1905, с. 22], - подчеркнуто Брюсовым. Смысловую законченность он соблюдает, рифмы использует, но размер его подражаний другой.

Обстоятельное описание китайской поэтики можно найти в других книгах, уже не из библиотеки поэта. Например, в предисловии, подписанном В. М. (В. Марков, псевдоним футуриста Волдема-ра Матвейса) к сборнику «Свирель Китая», напечатанном в январе 1914 г., т. е. до написания «Китайских стихов». Автор предисловия, в свою очередь, идет за В. Грубе, чья книга в переводе с немецкого на русский вышла в 1912 г. под названием «Духовная культура Китая. Литература, религия, культ».

В. Грубе пишет о параллелизме следующее: «Каждые два соседних стиха характеризуются параллелизмом идей или образов, основанным либо на отношении сходства, либо на отношении противоположности» [Грубе 1912, с. 57]. И далее: «К этому параллелизму в ходе мыслей еще присоединяется грамматически-синтаксический параллелизм, который состоит в том, что в двух следующих друг за другом стихах слова одинаковой категории занимают, по возможности, одинаковое место в предложении, так что если применить наши грамматическая категории к китайскому языку, нужно будет сказать, что каждому существительному, прилагательному, глаголу и т. п. первого

стиха должна соответствовать в следующем стихе такая же грамматическая единица на том же месте» [Грубе 1912, с. 59] .

В предисловии к «Свирели Китая» к этому добавлено такое замечание: «...все слова были разделены на "полные" и "пустые". Под "полными" словами подразумеваются те, которые дают представление о предметах осязаемых, и, по крайней мере, воспринимаются нашими органами чувств, как то: земля, вода, облака, даже небо, взятое в смысле тверди. К "пустым" словам причисляются все понятия отвлеченные, все относящееся н невещественному миру <...>. Первое приложение правила о параллелизме мы видим в четырехстопных стихах; в нем хотя бы только в двух стихах должен быть выражен параллелизм, причем под каждым пустым словом первого стиха должно было находиться пустое слово следующей строки, и наоборот» [В. М. 1914, с. XIII].

Первое двустишие Брюсова наглядно иллюстрирует это правило: под отвлеченным понятием «ум» находится понятие «дух», под осязаемым «морем» - «горы»; налицо и синтаксический параллелизм. Интересно, конечно, знал ли Брюсов о древнекитайском сочинении «Каталог гор и морей» (IV-II вв. до н. э.), но, думается, что это всё же совпадение образов.

Присутствует параллелизм и во втором стихотворении, но оно демонстрирует, скорее, общий «дух» китайской культуры, каким он представлялся большинству европейских ученых того времени. В западнической традиции Китай служил «символом отсталости, застойности, ретроградства, консерватизма, бюрократии, всего устаревшего, живущего по раз и навсегда установленным древним законом, или в крайнем случае, чего-то отличного от Европы» [Лукин 2007, с. 148]. В России в конце XIX - начале XX вв. традиция была продолжена В. С. Соловьевым и Д. С. Мережковским. Во время Первой мировой войны Брюсов мог вспомнить пророчества Соловьева (как ранее во время Японской войны он написал «Грядущих гуннов» под влиянием соловьевского «Панмонголизма»).

В европейской поэтике первое из напечатанных стихотворений следует отнести к жанру оды (это панегирик). В рамках китайской поэтики оно очень условно может быть соотнесено с ши, ведущим поэтическим жанром с III в. И. С. Лисевич определял его так: «Строка уставного стиха ши, как правило, состоит из пяти (5-сложный) или

семи (7-сложный) слогов-иероглифов. При декламации они делятся паузой на стопы, по два слога в каждой; так как число слогов в строке нечетное, то последняя стопа состоит из одного слога. Всего в стихотворении обычно восемь строк» [Лисевич 2001, с. 355]. Е. А. Серебряков - таким образом: «Как жанр стихи-ши обладают следующими особенностями: равностопность строк (чаще встречаются пяти- и се-мисложные строки); неограниченность количества строк - от четырех до многих десятков; наличие смысловых и грамматических параллелизмов в соседних строках; соблюдение правил чередования музыкальных тонов и рифмовки окончания строк» [Серебряков 2008, с. 46].

Первое стихотворение Брюсова подходит под жанр ши: двустрочная строфа, пятисловная строка, отчетливый параллелизм (вынесенный в заголовок). Это трехстопный ямб, рифма неточная.

Пусть этот чайник ясный, В час нежный, отразит Лик женщины прекрасной И алый цвет ланит.

Ты мне дороже, чем злато, Чем добрый взгляд государя! Будь любви моей рада, Как кормщик, к брегу причаля.

Глупец восклицает: «Ломок

Стебель памяти о заслугах!

Мудрый говорит: «Буду скромен,

И меня прославят речи друга!» [Брюсов 1973, с. 387].

Первое из них с некоторой условностью можно соотнести с ши. В первой и третьей строках есть семисложность, присутствует

рифмовка, трехстопным ямбом создается некая упорядоченность, но параллелизм отсутствует. Четвертое с китайской поэзией родним прием би - сравнение. Пятое можно отнести к уже упоминавшемуся жанру лунь, поскольку оно является вольным переложением первых слов Конфуция в первой главе «Лунь юя» («Бесед и суждений»). Брюсов мог найти его в «Изречениях Конфуция, учеников его и других лиц» (1910), переведенных П. С. Поповым: «Философ сказал: "Не приятно ли учиться и постоянно упражняться? Не приятно ли встретиться с другом, возвратившимся из далеких стран? Не благородный ли муж, тот, кто не гневается, то он не известен другим?"» [Попов 1910, с. 1]. Есть в последнем стихотворении и параллелизм.

Таким образом, у Бальмонта эпитет «китайский» указывает на тему и сюжет, у Брюсова - на подражание поэтике. По точной характеристике М. Л. Гаспарова, Брюсов «переводил не поэзию, а поэтику. Он выхватывал из переводимого произведения несколько необычных образов, словосочетаний, ритмических ходов, воспроизводил их на русском языке с разительной точностью, а всё остальное передавал приблизительно, заполняя контуры оригинала собственным вариациями в том же стиле» [Гаспаров 1977, с. 7]. Эта характеристика молодого Брюсова-переводчика прекрасно подходит и для его более поздних подражаний.

Но можно ли эти подражания выделять в отдельный жанр? Брюсов подражал и содержанию, и самим жанрам, и приемам, и строфике, и ритмике, и рифмике (хочется вспомнить характеристику З. Гиппиус: «По тонкости внешнего понимания стихов у Брюсова не было соперника» [Гиппиус 1991, с. 49]).

Поэтому представляется, что слово «китайский» в названиях стихов обозначает не жанр подражания и не подражание жанру, а понятие более широкое, стиль: «шинуазри», китайщину. Его образцы можно видеть в архитектуре, в декоративно-прикладном искусстве. В культурологии это называется «культурным трансфером».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Азадовский К. М., Дьяконова Е. М. Бальмонт и Япония. М. : Наука, 1991. 190 с. Бальмонт К. Д. Сонеты солнца, меда и луны. Песня миров. М. : Издание В.В.

Пашуканиса, 1917. 272 с. Бодде Д. Мифы древнего Китая // Мифология древнего мира. М. : Наука,

1977. С. 366-404.

Бонгард-Левин Г. М. Индийская культура в творчестве К. Д. Бальмонта // Ашвагхоша. Жизнь Будды. Калидаса. Драмы; пер. К. Д. Бальмонта. М. : Художественная литература, 1990. С. 6-30.

Брюсов В. Я. Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам (Стихи 1912-1918 гг.). М. : Геликон, 1918. 202 с.

Брюсов В. Я. Собр. соч. : в 7 т. Т. 2. М. : Художественная литература, 1973. 496 с.

Брюсов В. Я. Фонд ОР РГБ. Ф. 386. к. 114. Ед. хр. 6/2, л. 15.

Егорьев В., Марков В. Свирель Китая. СПб. : Издание общества художников Союза молодежи, 1914. 116 с.

Гаспаров М. Л. Путь к перепутью // Торжественный привет. Стихи зарубежных поэтов в переводах Валерия Брюсова. М. : Прогресс, 1977. С. 5-15.

Георгиевский М. С. Мифические воззрения и мифы китайцев. СПб. : Типография Н. Скороходова, 1882. 150 с.

Гиппиус З. Н. Одержимый // Гиппиус З. Н. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси: Мерани, 1991. С. 37-57.

Грубе В. Духовная культура Китая. Литература, религия, культ. СПб. : Издание «Брокгауз-Ефрон», 1912. 238 с.

Лисевич И. С. Китайская поэтика // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М. : НПК «Интелвак», 2001. С. 351-362.

Лукин А. В. Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России в XVIII-XX веках. М. : Восток-Запад, 2007. 568 с.

Попов П. С. Изречения Конфуция, учеников его и других лиц / пер. с кит. с прим. П. С. Попова. СПб. : Издания факультета Восточных языков Императорского С.-Петербургского ун-та, 1910. 126 с.

Рифтин Б. Л. Китайская мифология // Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. Т. 1. М. : Большая Российская энциклопедия, 1998. С. 652-662.

Серебряков Е. А. Жанр ши в поэзии Ш-У! вв. // Духовная культура Китая: энциклопедия: в 5 т. Т. 3. Литература. Язык и письменность. М. : Восточная литература, 2008. С. 46-51.

Смирновский П. Теория словесности. М. : Книгоиздательница А. С. Панафи-дина, 1914. 160 с.

Федоренко Н. Древнейший памятник поэтической культуры Китая // Шицзин: Книга песен и гимнов. М. : Художественная литература, 1987. С. 3-22.

Шерр И. Иллюстрированная всеобщая история литературы. М. : Издание С. Скирмунта, 1905. 568 с.

Нераздельно царил над русской поэзией", - писал я в 1906 г.* Уже тогда мне пришлось выразить эту мысль в прошлом времени: "царил", а не "царит". Рядом, в той же статье, откуда взяты эти слова, мне пришлось говорить о "бесспорном падении" Бальмонта, о том, что его новые стихи (т.е. середины 900-х годов) "поэтически бессодержательны, вялы по изложению, бесцветны по стиху", что в его последних книгах ("Литургия красоты", "Злые чары", "Жар-птица") есть все, что угодно, "нет лишь одного - поэзии"**. И это было пятнадцать лет назад, когда еще никак нельзя было предвидеть, что с именем Бальмонта появятся такие позорные страницы, как собранные в книгах "Зарево зорь", "Перстень" и т. под.

______________________

* Валерий Брюсов. Далекие и близкие. М., 1912 стр. 89.
**Там же, стр. 91.

______________________

Да, было время, - которое ныне еле помнят "старожилы" литературы, - когда Бальмонт "нераздельно царил над русской поэзией". В первые годы этого века чуть не все молодые поэты были "бальмонтисты", писали под Бальмонта, его стихом и его словарем. Но когда в 1919 г. я был избран председателем Всероссийского Союза поэтов (организации, одно время, видной и многочисленной) и, по должности, невольно сблизился с массой, по крайней мере московских, начинающих стихотворцев, - меня поразило то единодушие, с каким все они высказывали самое отрицательное суждение о Бальмонте. Были, конечно, исключения, но именно исключения: в массе, в целом, молодежь последних 3 - 4 лет, пишущая стихи, отрицала и отрицает Бальмонта. Она не хочет признать даже его исторических заслуг пред нашей поэзией. И "бальмонтовская повадка" в современных стихах становится все более и более редким явлением.

Недавно мне пришлось беседовать о Бальмонте с одним товарищем, моложе меня немногим, человеком широко образованным и живо интересующимся искусством*. Он, между прочим, сказал мне: "Я перечитываю Бальмонта, и теперь мне даже непонятно, как мог он когда-то нас увлекать; как могли мы в его стихах видеть что-то новое, революционное в литературном отношении: все в стихах Бальмонта - обыкновенно, серо, шаблонно". И когда я слушал эти слова, мне казалось, что они формулируют мое собственное мнение, потому что я тоже недавно "перечитывал" Бальмонта, и тоже почти недоумевал, как мог я когда-то сказать, что "другие поэты покорно следовали за ним (за Бальмонтом) или с большими усилиями отстаивали свою самостоятельность", или утверждать, что "как дивный мастер стиха, Бальмонт все еще не знает себе равных среди современных поэтов"**. Сейчас для меня стихи Бальмонта "остывшая зола" Тютчева, и почти не верится, что некогда они горели, и светились, и жглись.

______________________

* С разрешения моего собеседника, назову и его имя: это - ректор Моск. университета В.П. Волгин.
** Далекие и близкие, стр. 89 и 106.

______________________

Сам Бальмонт, в предисловиях к отдельным томам своего 1-го "Собрания стихов", озаглавленных им "Из записной книжки", дал собственное истолкование эволюции своей поэзии: нарисовал путь, по которому она, по его мнению, шла, или по которому ему хотелось бы чтобы ее видели идущей. "Оно началось, - пишет Бальмонт, - это длящееся, только еще обозначившееся (помечено 1904 г.) творчество - с печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под Северным небом, но, силою внутренней неизбежности, через жажду Безгранного, Безбрежного, через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному Свету, к Огню, к победительному Солнцу. От книги к книге, явственно для каждого внимательного глаза, у меня переброшено звено... От робкой угнетенности к Царице-Смелости с блестящими зрачками, от скудости к роскоши, от стен и запретов к Цветам и Любви, от незнанья к счастью вечного познанья, от гнета к глубокому вздоху освобожденья..."* Ту же схему Бальмонт предлагает читателю п в разных программных стихотворениях, написанных вовсе не "как облачко плывет" (обычное изображение Бальмонтом процесса его творчества), а весьма сознательно, обдуманно и надуманно:

______________________

* К.Д. Бальмонт. Собрание стихов. К-во "Скорпион", Т, I, М., 1905, стр. VI.

______________________

Из-под северного неба я ушел на светлый Юг,
Где звучнее поцелуи, где пышней цветущий луг.
________________

Чахлые сосны к Лазури дорогу найдут!
________________

И облако зажглось, пропизанное светом
Непобедимого луча!
________________

Я устал от нежных слов...
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!

и т. под.* Почти в каждом сборнике Бальмонта, особыми стихотворениями, объясняется читателю, что за этап в эволюции автора представляет данная книга. И эти чисто рассудочные толкования (повторяю: у поэта, который уверяет, что в его стихах нет ничего рассудочного) доходят до такой мелочности, что, напр., в конце "Горящих зданий" точно предуказано содержание следующего сборника "Будем как солнце":

______________________

* Т а м же, I и II, passim.

______________________

Но еще влачу я этой жизни бремя,
Но еще куда-то тянется дорога...
.........................................................
Раздвинулась до самых берегов,
И смыла их - и дальше - в море Света...*

______________________

* Т а м же, II, стр. 159 и 166.

______________________

Однако совершенно иное впечатление получается, если обращаешься не к предисловиям и не к пояснительным стихотворениям, сочиненным ad hoc [для данного случая (лат.)] (на этом последнем выражении настаиваю), а к самой поэзии Бальмонта. Известная "эволюция", некоторое развитие, какое-то продвижение, разумеется, в пей есть, - да и не могло бы его не быть, ибо живой человек так или иначе, неизбежно, меняется. Но эта эволюция далеко не так резка и отчетлива, как это хотелось бы видеть самому автору, да, может быть, и далеко не такова, как он ее изображает. Вместо прямой "дороги к Лазури", отвесного восхождения "с морского дна" - "к Солнцу", видишь скорее блуждания по кругам, все вокруг одного и того же центра, только немного расширяющимся.

Вся "философия" Бальмонта вполне выражена им в одном детски беспомощном стихотворении его первого сборника "Под северным небом"*, где поэт упрекает Господа Бога:

______________________

* К.Д. Бальмонт. Собрание стихов. К-во "Скорпионе, Т. I, М 1905, стр. 11. Известно, что раньше К. Бальмонтом был издан еще один сборник "Стихотворений" (Ярославль, 1890 г.), но сам автор как бы отказался от него, не включив в "Собрание".

______________________

Зачем Ты даровал мне душу неземную -
И приковал меня к земле?

Эта оголенная, рационалистическая формула, т. е. явная проза в стихах, ценна тем, что вполне определенно передает мысль Бальмонта. Мысль эта не выходит из круга самого примитивного дуализма: души и тела. В человеке - два начала: земное, телесное, и небесное, духовное. Это - две субстанции по Декарту или два атрибута единой субстанции - Бога по Спинозе; это - ветхий догматизм XVII века, подсказавший Державину:

Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.

или, по пересказу Жуковского (с эпиграфом из Юнга: "А worm a God!"["Червь, Бог" (англ.)]):

Ничтожный человек, что жизнь твоя? - Мгновенье.
Но ты велик собой, сей мир твое владенье,
Ты духом тварей властелин!

Та же элементарная мысль лежит в основе рациональной мистики, идущей от Платона, всячески истолкованной христианскими богословами, потом подновленной романтиками и т.д., - мысль, кажущаяся весьма наивной для сознания, воспитанного хотя бы критицизмом начала XIX в., если даже не говорить о современных научно-философских воззрениях.

Пошел ли Бальмонт, в своем миросозерцании, дальше этого первобытного противопоставления "души" и "тела", "земного" и "небесного"? Нет, не пошел, несмотря на все уверения, что он прошел "к Лазури", "к Солнцу", "от незнанья к счастью вечного познанья ". Второй сборник, "В безбрежности", ставит, как лозунг:

За пределы предельного...*

______________________

* К. Д. Бальмонт, т. I, стр. 140.

______________________

Не то же ли это самое? "Предельное" это - земля, тело; "запредельное" (или "бездна светлой Безбрежности") это - дух, небо. Бог "приковал" нас к "предельному", но "даровал" нам стремление "за пределы". Тут же и вопрос, повторяющий прежний.

Лишь одного постичь мой ум не может -
Зачем господь в борьбе нам не поможет...*
________________

О, Господи, молю Тебя, приди!
Мне разум говорит, что нет Тебя,
Но слепо я безумным сердцем верю**.
________________

О, если мир - божественная тайна,
Он каждый миг - клевещет на себя!***

______________________

* Т а м же, I, стр. 122. (Прим. В. Брюсова.)
** Т а м же, I, стр. 257. (Прим. В. Брюсова.)
***Т а м же, II, стр. 21.

______________________

В "Тишине" это формулировано так:

В Пустыне Мира дремлет Красота*.

______________________

* Т а м ж е, I, стр. 222.

______________________

"Пустыня Мира" - земное начало, Красота - небесное. И Бальмонт похваляется:

Вдали от Земли, беспокойной и мглистой,
В пределах бездонной, немой чистоты,
Я выстроил замок воздушно-лучистый,
Воздушно-лучистый Дворец Красоты*.
..................................................................

______________________

* Там же, I, стр. 171.

______________________

Известно, что из такого элементарного дуализма вытекает элементарная рационалистическая мистика. "Дух" - начало высшее; "тело" - низшее. "Воплощение" духа в теле есть его "падение", - наказание за некую изначальную зину ("первородный грех"). Задача человека - всячески преодолевать в себе "телесное" и пытаться непосредственно возноситься душой к Богу (экстаз...); в этом высшая добродетель, и все, что этому способствует, - добро. Напротив, все проявления телесного в человеке, суть грех, зло, и весь мир "во зле лежит". Вот эта-то немудрая философия, являющаяся популярным изложением неоплатонизма (а следовательно, и скопированной с него философии христианства), и есть миросозерцание Бальмонта, как ни прикрывает он его разными quasi-красивыми словами. И, опять никакие "дороги к Лазури" не могли его увести никуда от этих примитивных воззрений, пересказанных им уже в ранних стихах. С таким миропониманием Бальмонт начал писать, на нем он и остался, после всех прочитанных им и отчасти зарифмованных им, библиотек.

Для ясности, должно временно отстранить те стихотворения, в которых Бальмонт просто повторяет чужие мысли, "зарифмовывает", - как только что было сказано, - читанное. (Об этой страсти Бальмонта - каждую прочтенную книгу превращать в стихи, поговорим позже.) Конечно, и в пересказах Бальмонта, его собственная точка зрения выступает ясно, но там, где он говорит от себя, драпируется в плащ пророка, скудость его "учения" подчеркнута. Там - налицо отсутствие всякой подлинной эволюции во взглядах поэта, шествовавшего будто "от гнета к глубокому вздоху освобождения".

"Дай нам, о, Господи, слиться с тобой!"* - восклицает Бальмонт.

______________________

* К.Д. Б а л ь м он т, т. I, стр. 6.

______________________

Я - искра, отступившая
От Солнца своего,
И Бога позабывшая
Не знаю для чего!

Формулирует Бальмонт*.

______________________

* Т а м ж е, I, стр. 159.

______________________

Понятно, что при таком миропонимании получают первенствующее значение понятия моральные (почему и все христианство стало преимущественно учением о нравственности: "люби ближнего своего..." и т. под.). Бальмонту хотелось быть оригинальным; хотелось идти "из-под северного неба" на "светлый юг", "от стен и запретов к цветам и любви", вообще "к вздоху освобожденья". Это значило, что он, следуя принципу символической школы о "дерзновении" (см. об этом патетические рассуждения Д. Мережковского), должен был заговорить "наоборот", т.е. признать "добром" то, что считалось обычно "злом", и "злом" - "добро". В краткой формуле: прославить дьявола и проклинать Бога. Все это и стал делать Бальмонт (впрочем, "проклинать Бога" отваживался он все-таки лишь изредка), чтобы оправдать им себе предначертанную эволюцию. Но вот в чем дело: чтобы "дерзновен но" отрицать общепринятое "добро", надо его признавать; чтобы прославлять дьявола, надо веровать в Господа, - иначе нет смысла в самом прославлении! "Сатанизм" возможен только у верующего (пусть бессознательно) христианина. Какой смысл в сатанизме для атеиста?

Послушаем признания и призвания Бальмонта. "В безбрежности" горький плач:

О, только бы знать, что могу я молиться,
Что можно молиться, кому я молюсь!*

______________________

* К.Д. Бальмонт, т. I, стр. 123.

______________________

И поясняется, что это "желание слиться с тем чистым... " и т.д. Это "чистое" оказывается, впрочем, весьма близко к идеалу прежней институтки, опускавшей глаза перед голой статуей: это некая "недоступная богиня", автор боится, что "любовью кипучей" он ее оскорбил.

........................................................................

Кстати сказать, таковы и все вообще "дерзновения" Бальмонта. Он шел "к вздоху освобождения" в том смысле, что с величайшим (по-видимому) трудом освобождался от самых элементарных предрассудков обычной, общеевропейской, буржуазной морали. И каждый этап освобождения запечатлевал стихами о своей победе. Но, судя по ликующему, горделивому тону стихов, видно, что побежденный враг все еще кажется ему некиим голиафом, которого сразил он, Бальмонт, "избранный, мудрый, посвященный", тогда как этот голиаф был просто нелепой условностью. "Под северным небом" победа не идет дальше того, чтобы осмелиться говорить об "алькове":

Дышали твои ароматные плечи,
Упругие груди неровно вздымались...
Над нами повис[ну]ли складки алькова...*

______________________

* К.Д. Бальмонт, т. I, стр. 35.

______________________

"В безбрежности" поэт осмеливается не только признать высшей красотой не "долину, омытую свежей росой", а "пустыню", но даже оправдать "измену" в любви, приведя в пример "землю", которая "изменяет" солнцу с месяцем, и Франческу, которая изменила мужу из любви к Паоло*.......................................................

______________________

* К. Д. Бальмонт,.т. I, 55, 72, 110.

______________________

Наибольшие "дерзновения" начинаются с "Горящих зданий". Прославляется альбатрос, как "воздушный разбойник "*, сочувственно говорится о "палаче"**, героиней баллады избирается Джен Вальмор, превращавшая, вроде Цирцеи, поклонников в растения и камни***.

______________________

* Т а м же, II, 16. (Прим. В. Брюсова.)
** Т а м же, II, 17. (Прим. В. Брюсова.)
*** Т а м ж е, II, 38 - 42.

______________________

Разбор стихотворений Бальмонта>

Стих 1. Напоминает стихи Фета: "Как первый нудей - На рубеже земли обетованной". Ст. 2. "Хранить на дне" - нелепо, хранят в ящиках, в пещерах и т. под., не на дне; "храня" что? "бледный свет", - крайне неточное выражение; "свет надежды" - шаблонная условность; в целом, стих не дает образа. Ст. 3 - 4. Обычное олицетворение,

5 ОКЕАН
СОНЕТ
Валерию Брюсову

Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и Океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ.
"Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, -
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной".

И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный Океан,

Зачем он страстных бурь питает ураган,
Зачем волнуется, - но Океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.

К. Бальмонт. "В безбрежности", М., 1895

один из примитивнейших приемов поэзии. Ст. 5. "Надежда", по-видимому, - нечто иное, чем "надежда" стиха 2-го, которая светилась: там была попытка образа, здесь - отвлеченное понятие. Ст. 6. Почему мечта "странная"? Мы знаем о ней лишь то, что это - искание "страны обетованной"; "ввериться мечте" - клише. Ст. 7. Обычное "усиление", прием примитивный. Ст. 8. Отголосок "Эльдорадо" Эдгара По. Ст. 9. "Душа", "мечта", "сны" спутаны в стихотворении; поэт называет слова, не сознавая их; "понять душой " здесь только условность; чем сны "дерзкие"? не более, чем мечта "странная". Ст. 10. "Дума" - добавление к "снам" и "мечтам", от них не отличенное; "охвачен думой" - шаблон. Ст. 11. "Безбрежный Океан" - эпитет пустой. Ст. 12. "Ураган бурь" - нелепо: ураган и есть буря; "страстных" выпадает из объективного тона, эпитет не реалистический (как другие в сонете), а романтический; "питает" - самая плохая условность: поэт не чувствует этого слова, берет его в ослабленном смысле, убивая его образность. Ст. 13 - 14. Смысл всего сонета: Океан, хотя и утверждает, что надежды нет, все же сам предается страсти. Иначе: даже сознавая безнадежность мечты, нельзя от нее отказаться. Еще иначе: душа чего-то ищет, хотя, будучи заключена в теле, найти не может. Это возвращает нас к основному: "Зачем ты даровал мне душу неземную и приковал меня к земле?" Весьма не ново и выражено очень не ярко. По технике, стихи едва удовлетворительны. Рифмы "обетованной" и т.д. - суффиксные; "думой - угрюмый" - избитейшие; ритм 6-стопного ямба (в сонете осуждаемого) - самый общепринятый. Всего удачнее эвфония стихов, напр., в ст. 2-м игра на "н" и "д", в 3-м - "в - в" и "н - н" и т. под. Эвфония и правильный строй сонета, как формы, только и спасают стихотворение от полной бесцветности.

"Придорожные травы"*

______________________

* ПРИДОРОЖНЫЕ ТРАВЫ
Спите, полумертвые увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взращенных творцом,
Смятые невндевшим тяжелым колесом.
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
Вот, полуизломаны, лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
Спите же, взглянувшие на страшный пыльный путь,
Вашим равным - царствовать, а вам - навек уснуть,
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.

К. Бальмонт. "Будем как солнце", М., 1903

______________________

Одно из лучших созданий Бальмонта, - из тех, что дают ему право на видное место в литературе. Мысль стихотворения: у судьбы есть свои пути и, верша их, она не считается с индивидуальностями. Иначе: ради интересов целого может и должно гибнуть частное, хотя бы, само по себе, оно и не было достойно гибели. Это - одна из основных тем поэзии, варьированная и в таких произведениях, как "Преступление и наказание" или "Медный всадник", где цели мировой судьбы берут на себя разгадать и выполнить Раскольников и Петр. У Бальмонта это символизовано в двух образах: "придорожные цветы" ("бедный Евгений" Пушкина, "старуха-процентщица" Достоевского) и "невидевшее (невидящее), тяжелое колесо", движущееся по "заезженному пути" (Петр в "Медном всаднике", Раскольников в "Преступлении"). У Пушкина и Достоевского внимание сосредоточено на вопросе о праве человека брать на себя роль судьбы; у Бальмонта - на несправедливости, обрекающей на гибель неповинных. Поэтому у Бальмонта подчеркнуты эта "невиновность" и эта "безжалостность", "бесчувственность" судьбы; мистичность всего совершившегося символизована образом "творца" и "бога". - Такой анализ вскрывает и недочеты этого стихотворения, - повторяем, - одного из лучших у Бальмонта. Ясно, что поэтом не использовано много возможностей усилить то впечатление, какое должны были бы дать стихи. "Заезженные пути" - не достаточно сильно и после этого эпитета неожиданна "заклятая стезя"; "женственная, нетронутая, девическая краса" - нагромождение слов, взятых слишком субъективно; "царствовать - уснуть" - противоположение неверное, и т.д. При этом ряд очень бледных, почти условных, образов: "узнать расцвет красоты", "рождение весны", "дано безумствовать", "светло глядеть", "встретить счастие". Размер - обычный у Бальмонта, использованный им множество раз: по существу, 7-стопный хорей, с постоянной цесурой после ослабленного арсиса 4-ой, или проще: стих из 2 полустиший - 3-стопный хорей с дактилическим окончанием и 3-стопный акаталектический ямб. Рифмы, частью, очень "заезженные", как "стезя - нельзя", "все - красе", "путь - уснуть", "мечты - красоты", да и остальные - не интересны, не ярки и не естественны, напр., "в пыли - могли".

Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924) - русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Один из основоположников русского символизма.

Урок – сопоставление «Художественные полюса русского символизма: Урок – сопоставление «Художественные полюса русского символизма: К.Бальмонт и В.Брюсов» () () () ()

Основные вехи биографии К. Бальмонта 1867 год – родился в провинциальной дворянской семье в Шуйском уезде Владимировской губернии; учился в Московском университете и в Ярославском лицее учился в Московском университете и в Ярославском лицее 1885 год – первое выступление в печати 1890 год – первый сборник в Ярославле; попытка самоубийства 1891 год – лишение права проживания в столицах за антиправительственное стихотворение «Маленький султан»; сотрудничество в большевистской газете «Новая жизнь» гг. – эмиграция, путешествия 1917 год – утрата революционности, негативное отношение к большевистскому режиму 1920 год – окончательная эмиграция из России гг. – жизнь в Париже, полная лишений; прогресс психического заболевания 1942 год – умер недалеко от Парижа

Три периода творческого пути К. Бальмонта е годы – интенсивное освоение поэтических традиций, появление самобытной стилистики, сотрудничество с символистами года – признание центральной фигурой символизма, лучшие сборники «Горящие здания», «Будем как солнце» и «Только любовь» 3. С 1905 года – усиление социально-политической активности, переводческая деятельность; канонизация прежде найденных приёмов, самоповторы и утрата творческой новизны и былой популярности

Основные вехи биографии В.Брюсова 1873 год – родился в зажиточной московской купеческой семье; Окончил историческое отделение Московского университета; будучи гимназистом, интересуется творчеством современных французских символистов 1893 год – запись в дневнике: Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её: это декаденство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но…будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождем буду Я! Да, Я!» Последующие годы – интенсивная работа по сплочению символистов 1890 годы - сложились эстетические взгляды. Их сущность – понимание символизма как чисто литературного явления, полная независимость искусства от общественной жизни, религии, морали. Сборник прозы «Земная ось», исторический роман «Огненный ангел» 1905 год – резкое возражение против ленинской статьи «Партийная организация и партийная литература» 1910 годы – зрелые, наиболее совершенные создания брюсовской поэзии; по объему литературной работы превосходит соратников по символизму; сближение с Горьким После 1917 года активно сотрудничает с новой властью 1920 год – вступает в коммунистическую партию умер

Основные темы лирики В.Брюсова 1. Обращение к ярким эпизодам мировой истории и картинам мифологии как к аналогии современности: размышляя о прошлом, Брюсов имеет в виду настоящее и будущее 2. Образ города, урбанистическая тема. Брюсов раскрывает не только отталкивающие стороны городской цивилизации, но и возносит хвалу мощи современной индустрии, прогрессу, славит торжество человеческого разума и воли

Особенности лирического «я» К. Бальмонта «Стихийный гений», Бальмонт настаивает на собственном «демонизме» и эгоцентризме: «Стихийный гений», Бальмонт настаивает на собственном «демонизме» и эгоцентризме: Я ненавижу человечество, Я ненавижу человечество, Я от него бегу, спеша. Я от него бегу, спеша. Моё единое отечество – Моё единое отечество – Моя пустынная душа. Моя пустынная душа. Лирическое «я» поэта уравнивается в правах с мирозданием, поэтому лирический герой стремится слиться с океаном, громадой гор, космосом в целом, приобщиться к культурам всех времён и народов, пройти все дороги и переплыть все моря: Лирическое «я» поэта уравнивается в правах с мирозданием, поэтому лирический герой стремится слиться с океаном, громадой гор, космосом в целом, приобщиться к культурам всех времён и народов, пройти все дороги и переплыть все моря: Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде, Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде, Я хочу цветов багровых, мною созданных везде. Я хочу цветов багровых, мною созданных везде. Лирическому герою Бальмонта не важно, что славить и что ненавидеть, куда бросаться в поисках новых ощущений: главное – сама интенсивность переживаний, острота ощущений. Поэтому в его стихах речь идет обо всём и ни о чём: он хотел бы коснуться всего, не погружаясь глубоко ни во что. Лирическому герою Бальмонта не важно, что славить и что ненавидеть, куда бросаться в поисках новых ощущений: главное – сама интенсивность переживаний, острота ощущений. Поэтому в его стихах речь идет обо всём и ни о чём: он хотел бы коснуться всего, не погружаясь глубоко ни во что.

Фрагмент стихотворения К.Бальмонта «Фантазия» (1894) Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берёз; Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берёз; Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грёз. И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грёз. Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели, Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели, В мягкой бархатной постели им отрадно почивать, В мягкой бархатной постели им отрадно почивать, Ни о чём не вспоминая, ничего не проклиная, Ни о чём не вспоминая, ничего не проклиная, Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать. Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать. Чьи-то вздохи, чьё-то пенье, чьё-то скорбное моленье, Чьи-то вздохи, чьё-то пенье, чьё-то скорбное моленье, И тоска, и упоенье – точно искрится звезда, И тоска, и упоенье – точно искрится звезда, Точно светлый дождь струится, - и деревьям что-то мнится, Точно светлый дождь струится, - и деревьям что-то мнится, То, что людям не приснится, никому и никогда. То, что людям не приснится, никому и никогда.

Особенности лирического «я» В. Брюсова Лирическое «я» Брюсова наделяется ясностью, конкретностью позиции. Это уверенный в себе человек, полагающийся на свой разум. Он гордо отстраняется от мелочности окружающей жизни, уходя в безграничную даль истории. Лирическое «я» Брюсова наделяется ясностью, конкретностью позиции. Это уверенный в себе человек, полагающийся на свой разум. Он гордо отстраняется от мелочности окружающей жизни, уходя в безграничную даль истории. В современной жизни и в глубине веков лирический герой Брюсова выявляет высокое, достойное, прекрасное – и утверждает его в качестве устойчивых основ человеческого существования. В современной жизни и в глубине веков лирический герой Брюсова выявляет высокое, достойное, прекрасное – и утверждает его в качестве устойчивых основ человеческого существования.

Стихотворение В.Брюсова «Кинжал» (1903) Иль никогда на голос мщенья Иль никогда на голос мщенья Из золотых ножон не вырвешь свой клинок… Из золотых ножон не вырвешь свой клинок… М.Ю.Лермонтов М.Ю.Лермонтов Из ножен вырван он и блещет вам в глаза, Из ножен вырван он и блещет вам в глаза, Как и в былые дни, отточенный и острый. Как и в былые дни, отточенный и острый. Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза И песня с бурей вечно сёстры. И песня с бурей вечно сёстры. Когда не видел я ни дерзости, ни сил, Когда не видел я ни дерзости, ни сил, Когда все под ярмом клонили молча выи, Когда все под ярмом клонили молча выи, Я уходил в страну молчанья и могил, Я уходил в страну молчанья и могил, В века, загадочно былые. В века, загадочно былые. Как ненавидел я всей этой жизни строй, Как ненавидел я всей этой жизни строй, Позорно-мелочный, неправый, некрасивый, Позорно-мелочный, неправый, некрасивый, Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой, Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой, Не веря в робкие призывы. Не веря в робкие призывы. Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамёна, Едва раскинулись огнистые знамёна, Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы, Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона. Я вторю грому с небосклона. Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, Как прежде пробежал по этой стали, Как прежде пробежал по этой стали, И снова я с людьми, - затем, что я поэт. И снова я с людьми, - затем, что я поэт. Затем, что молнии сверкали. Затем, что молнии сверкали.

Соотнесите приведенные ниже характеристики с лирическим героем Бальмонта И Брюсова: Непостоянство, переменчивость настроений и ощущений; стабильность мироощущений, поэтизация твердых качеств характера; нелюбовь к правилам, ограничениям, нормам; стремление к систематизации, логика, целеустремленность; жажда слияния с мировыми стихиями, стремление объять весь мир

Особенности поэзии К.Бальмонта и В.Брюсова Убаюкивающая мелодия стиха Убаюкивающая мелодия стиха Расплывчатая неопределённость лирического героя Расплывчатая неопределённость лирического героя Культ мгновения Культ мгновения Поэтика Бальмонта – это поэтика «дрожащего стиха», «переменных строк», слов-хамеленов Поэтика Бальмонта – это поэтика «дрожащего стиха», «переменных строк», слов-хамеленов Энергичность и четкость стиха Энергичность и четкость стиха Ясность, конкретность позиции лирического героя Ясность, конкретность позиции лирического героя Мысль как ведущее начало поэзии Мысль как ведущее начало поэзии «Стихи Брюсова – это стихи с развитой упругой мускулатурой… Брюсов был поэтом с «бронзовым голосом» «Стихи Брюсова – это стихи с развитой упругой мускулатурой… Брюсов был поэтом с «бронзовым голосом»

«Многоцветная нить дружбы-вражды» Брюсова и Бальмонта тянулась более четверти века. Частые беседы, общие литературные начинания, обмен стихотворными посланиями, интенсивная переписка – все эти формы литературного общения помогали каждому из поэтов ощутить причастность общему символистскому движению и определить собственное место в символизме. «Многоцветная нить дружбы-вражды» Брюсова и Бальмонта тянулась более четверти века. Частые беседы, общие литературные начинания, обмен стихотворными посланиями, интенсивная переписка – все эти формы литературного общения помогали каждому из поэтов ощутить причастность общему символистскому движению и определить собственное место в символизме. Поэзия Бальмонта и Брюсова, по существу, обозначает стилевые границы, художественные полюса русского символизма Поэзия Бальмонта и Брюсова, по существу, обозначает стилевые границы, художественные полюса русского символизма